— Суши…
Крэг даже не пытался произнести мое имя полностью и правильно. Ничего правильного в наших действиях не было. Да и то, что в итоге сорвалось с его губ, сорвавшихся с моих, больше походило на стон… Но мне его не жалко. Ну вот совсем… Ни капельки… Даже той капельки, которую я растерла между большим и указательным пальцами, точно волшебное зелье, дарящее крылья падшим ангелам. Но кто тут ангел? Свет мы так и не зажгли, двумя тенями вжавшись в темную стену.
— Суши, прекрати…
Вняв мольбе, мои руки поднялись ему на грудь, которую невозможно было поймать моими крохотными ладонями, так тяжело Крэг дышал. А у него руки были большими и сильными и наконец со всей силы или дури рванули вниз эти чертовы колготки. Они ещё продолжали висеть на одной ноге, а я уже висела на нем. Зарывшись носом в мои мокрые волосы, Крэг прошептал:
— Ты ледяная…
— Ты же знаешь, что это не так… — пыталась я отыскать его губы, но Крэг предпочитал говорить:
— Тебе нужно в горячий душ и виски в горячий чай.
— Тебя… Мне нужно тебя, — поймала я губами его подбородок, но не удержала, как и Крэг меня.
Он поставил меня на пол и отошёл, унося с собой тепло. Я со злостью сорвала колготки и тут же почувствовала на голове банное полотенце.
— Займись волосами, а я займусь другой твоей шевелюрой.
Ее не было, одна маленькая полоска — на один зубок, как говорится, но я не могла уже говорить, скручивая на голове дрожащими руками дурацкое полотенце в тяжеленную чалму, а Крэг тем временем с наслаждением, передавшимся мне в троекратном размере, разглаживал другие складки, воюя с собственными руками, которые мешали губам, пока к ним не присоединились мои пальцы.
— Крэг, пожалуйста…
Он отвёл мои руки в сторону и тут же сомкнул свои у меня под коленками, поднимаясь с пола вместе со мной, как с трофейной статуей. Нет, потолок по-прежнему высок и небо на нас не упало, чтобы проучить за смертные грехи… Нас приняла в свои объятия постель, в которой я утонула, как в пучине всемирного потопа. Покрывало быстро намокло, но Крэг не спешил поднимать головы с моего живота. Хоть подтягивай его коленками за наглые уши, и я почти сдавила ему голову, когда он наконец змеей прополз между моими набухшими сосками, к которым иногда поднимались его пальцы, точно к клавише «ввода», но больше он в меня ничего не вводил.
— Ты снова не спрашиваешь, как мы будем предохраняться, — выдохнул Крэг мне в губы пряный жар моего страстного желания скорее ощутить полное с ним единение.
— Я тебе доверяю…
И я потянулась руками к его напряженным бедрам.
— Настолько? Я же себя не контролирую… Ни в чем… Особенно в желании чувствовать тебя полностью… Впервые в жизни не ощущать резинку. Ты единственная женщина, которую я могу об этом попросить…
— О чем?
Я видела его в темноте так ярко, точно при свете дня. Его губы были приоткрыты, но с них не слетало ничего, кроме тяжелого дыхания. Оно передалось и мне, и я вдруг ощутила вес его тела или просьбы, которую он продолжал держать в себе.
— Принять потом таблетку.
Он тоже видел мои глаза — огромные, но не от испуга или удивления, а потому что в них, как из рога изобилия, переливалась сейчас боль из глаз Крэга.
— Ты единственная знаешь обо мне правду. И Алина знала, но по-детски считала, что это ничего страшного. Но это страшно. Поверь мне…
— Я верю. Но почему ты веришь мне? А если я не выпью?
— Потому что ты веришь мне и не захочешь растить больного ребёнка. Ни со мной, ни без меня. Никто не знает, какой шанс передать это через гены, но в здравом уме никто не станет рисковать.
— А Тони? — решила я наконец поставить точку в брате-близнеце, который так и не позвонил.
— Этот засранец — сын своего отца. Предохраняться не умеет, — хохотнул он, но улыбка не появилась на его лице и не осветила тьму вокруг нас. — А его Хана просто слишком смелая. Но они ещё много лет не смогут дышать спокойно. У меня это не сразу проявилось, и первые года родители списывали все отклонения от нормы на разность темпераментов и братскую ревность. Ты выпьешь таблетку, пообещай мне, — вдруг перебил он размеренную речь скороговоркой.
— Обещаю, — проговорила я, сжимая взволнованное лицо в раскаленные тиски ладоней.
— Я тебе верю…
Как странно звучали эти слова в темноте гостиничной спальни, которая ни во что уже давно не верила, и я не верила своему подсознанию, которое услышало это признание на родном языке. Я не стала переспрашивать Крэга, потому что мне начало казаться, что он не специально переходит с языка на язык. Это просто его память выдаёт фразы, когда-то им произнесенные, наверное, в похожей ситуации. Он кому-то верил до меня и этот кто-то явно не оправдал его доверия. Если история с Алиной правда, то какой же идиоткой надо быть, чтобы так опозорить парня перед всем классом, оставив одного без одежды в женской душевой!
Я гладила его мягкие щеки, тянула бороду туда, где она уже не росла, где кожа оставалась совсем мальчишеской, к глазам, которые светятся так искренне только в детстве — в детстве, которое в один момент перестало быть для него счастливым. А я в единый миг вдруг поняла, что будучи единственным ребенком, не обделенная природой ни красотой, ни мозгами, до сего момента не понимала, что такое счастье. Не знала настоящей любви и посмеивалась над старой поговоркой, что любить — это отдавать.
Семён брал, а я ему себя раздаривала, прикрывая безысходность и боль мнимым флером первой любви. Руслан пользовался мной, и я наивно думала, что пользуюсь им в ответ. Но все это было обычным сексом, а вот сейчас в объятьях Крэга я открывала для себя древнее искусство занятия любовью. Впервые выступала дарителем и совершала не половой акт, а акт дарения, каждой трепещущей клеточкой разгоряченного тела ощущая благодарность Крэга. Я не подгоняла его, не торопила себя — мне не важны стали физиологические конвульсии, до которых я не сомневалась он меня доведёт и в третий раз. Доведёт тело, а душе он уже подарил оргазм: первый в жизни — все мысли давно разлетелись на тысячу разноцветных стеклышек, которые теперь собирались перед моими закрытыми глазами в причудливые узоры, каждую секунду в новые.
Глава 38. "Микстура датского короля"
— Ксения!
Я не откликалась, но и не притворялась спящей. Всего лишь наслаждалась полной тьмой, которая сменила калейдоскоп, крутившийся перед моими глазами весь последний час. Я не попросила Крэга укрыть меня: так и лежала обнаженной поверх измятого покрывала, не думая ни о том, что это верх антисанитарии, ни о том, что это просто вульгарно. Принимать эстетичную эротичную позу не хотелось, потому что возбуждение сменилось покоем — полным. И я просто-напросто вытянула ноги и подтянула сцепленные в замок пальцы к носу, точно прятала в кулачок смешинку.
Но я не смеялась — повода не было ни для смеха, ни для избыточной радости. Впервые за последние месяцы, а может и годы, мне было абсолютно спокойно: отчего в какие-то мгновения становилось прямо-таки страшно, но даже в те доли секунды, когда я чувствовала полное омертвление, я не открывала глаз и не произносила никаких звуков. Час возрождения к жизни еще не пробил — телефон не звонил, соседи не ходили, машины с сиренами не проезжали. Мир забыл обо мне, а мне уж точно вспоминать о нем не хотелось — совершенно.
