Книга На изнанке чудес - Юлия Флоренская

Заложив страницу поваренной книги сухой полынью, Теора со вздохом поднялась со скамьи. Она пыталась освоить искусство кулинарии, чтобы приносить хоть какую-то пользу. Но так и не смогла сосредоточиться. В голову лезли мысли о толстяке, который приходил с угрозами. Толстяк ушел восвояси, а угроза повисла в воздухе.

— Что мне делать, Незримый? — вслух спросила она и устремила взгляд сквозь стекло в добротной белой раме. За окном под каплями дождя дрожала ветвь бересклета. Бревенчатые стены хранили отпечаток тишины. На кухне в послеобеденный час не было ни души, если не считать мышонка, который доедал на полу хлебные крошки. Непростительное упущение кота Обормота.

Незримый не дал Теоре ответа. Чем он сейчас занят? Почему тень так равнодушна? Неужели нужно дождаться ночи, чтобы ощутить его присутствие и помощь?

Если тот человек, Грандиоз, источник всех зол, так надобно его вразумить, исправить, растолковать ему, что к чему. Теора посчитала, что обязана с ним поговорить. Тихонько прокралась в сени, дотянулась до полки с шарфами и нашарила в пряной полутьме зонтик. Незримый приобрел объем нежданно-негаданно. Развернул Теору на сто восемьдесят градусов и повелел оставить эту пустую затею. Повелел молча. Без единого звука. Кого здесь и следовало вразумить, так это его подопечную. Лицо Незримого было сплошь черно. Черны руки, ноги и Корут в ножнах. Что одеяния, что плащ за спиной — всё эбонитово-черное, как дно самого глубокого озера в нижних мирах. Теору объял ужас. Незримый восстал из своей тени при скудном свете дня. Если выйти сейчас из полумрака, возможно, он снова станет двухмерным. В Теоре метались противоречивые чувства. Она жаждала убежать от своего заступника, но в то же время боялась его оскорбить. Незримый окутал ее теплым ветром, положив метаниям конец.

* * *

— Ну, нет. Что я, предатель что ли, имя Пелагеи за деньги чернить? Да не нужны мне такие деньги! Лучше впроголодь жить да в утлой лачуге ютиться, чем хорошего человека оклеветать! Никакая она не ведьма, — как на духу выложил Пересвет. Его внимательно и очень учтиво слушал плакат с изображением популярного в городе оратора. Плакат вывесили на афишном столбе всего час назад. И ровно час назад Пересвет громче обычного хлопнул дверью «Южного Ветра». Василиса что, думает, он безотказный? Собачонка, способная на низость ради подачки?

Излив негодование перед плакатом, Пересвет бродил по городу и размышлял: бросить ему работу или не бросать? Наняться к очередному фермеру или лучше к столяру? А то, может, податься в чернорабочие на фабрику по производству «современных механизмов»? Там, по крайней мере, не нужно душу наизнанку выворачивать да совесть попирать.

Внезапно Пересвет остановился. Если он уволится из бюро, ему ведь непременно найдут замену. Свято место пусто не бывает. И тогда кто-нибудь другой будет чернить имена добрых людей. Нет. Как говорила Пелагея, так не пойдет. Он должен проявить смекалку, применить свой талант писателя и показать Василисе, где раки зимуют. Недаром же осваивал уроки литературного мастерства!

— Совести у нее нет, — бормотал Пересвет, приближаясь к Сезерскому тракту под мелким противным дождиком. По обочинам светили и моргали на ветру тщедушные фонари. Лаяли бездомные собаки. — На любое вероломство способна. Лишь бы прибыль получить.

Он переступил травяной бугорок и зашлепал по грязи, ничего не замечая и продолжая бубнить. Вздрогнул, только когда его колен коснулось грубое полотнище. Полотнище развевалось, как парус, и его обладателю не было до Пересвета никакого дела. Он — вернее, она — высматривала неприкаянную жертву: школьника лет двенадцати. В темноте было не разглядеть, но школьник шел навстречу с расстегнутым ранцем, и на его щеке красовалась здоровенная шишка. Подрался на перемене, с кем не бывает? Но его отчитали: сперва учителя, затем родители. А отец еще и ремня всыпал. В общем, настроение у школьника было такое же прескверное, как и погода. Вот только зачем его на тракт потянуло? Неужто не знает, кто караулит дорогу с наступлением темноты?

«Включай голову», — сказал себе Пересвет. Он вздрогнул снова: Мерда зашевелилась и со змеиным шелестом направилась к жертве. Медленно, плавно, точно вместо ног у нее два колеса. Пересвета для Мерды словно не существовало.

«Весьма кстати», — сказал он себе и приготовился работать головой. А как именно, «поглотительница умов» прочувствовала на собственной шкуре всего через пару мгновений. Ее толкнули в спину — причем так сильно, что она поскользнулась и упала носом в грязь. Если, конечно, у нее был нос. Школьник, который до сих пор брёл, словно в полусне, вдруг подскочил, развернулся и дал дёру. Пересвет потёр шишку на лбу и тоже решил не задерживаться. Прыжок, другой — и он под защитой леса. Едва ли Мерда сможет его догнать, после такого-то позорного поражения. У Пелагеи, еще с порога, он унюхал запах румяных блинчиков, разулся и поспешил к столу. Увидав его, мокрого, грязного, рядом с выстиранной да отутюженной скатертью, Пелагея выдвинула ультиматум: либо Пересвет сию же минуту отправляется в ванную, либо не видать ему блинчиков, как своих ушей.

Сидя по шею в родниковой воде, согретой на горячих камнях, он еще раз согласился сам с собой: когда тебя потчуют блинчиками, разрешают и даже настаивают на целительном купании, отдают в распоряжение целую библиотеку вместе с подушкой и одеялом, ты просто не имеешь права на предательство.