Монастырь Девы Марии, традиционная постройка середины девятнадцатого века, своими высоченными потолками и широкими светлыми коридорами странно напоминал строения Тавингтон-Корта. Запах вареной капусты буквально впитался в стены. В квартире Грейс, правда, пахло разогретыми в микроволновке готовыми блюдами из «Маркс энд Спенсер»», во всяком случае, до недавнего времени, пока этот запах не забили ароматы китайской травяной смеси.
Сейчас в монастыре, где прежде обитала сотня человек, жили лишь двенадцать старых монахинь. Только после смерти последней из них застройщики смогут выкупить строение. Это было первоклассное место, с отличным видом на Виндзорский замок, открывавшимся с верхнего этажа, но кому тут было подниматься на такую высоту? А пока суд да дело, орден в Риме активно возражал против преждевременной передачи даже части здания под школу, центр искусств или общественный центр, как хотели местные власти. Молитвы верующих поддерживают Вселенную, а эти старые дамы молились. Только этим они и занимались. И никто не приходил им на смену. В наши дни искренне верующие девушки, те, что отказываются от всего плотского, либо страдают анорексией, либо учатся на социальных работников. Они не идут в монастыри, чтобы проводить жизнь в молитвах. Как только все монахини умрут, единственная связующая землю с раем нить оборвется, и мир начнет погружаться в ад, и вряд ли остановится на полпути. Так что пусть Господь, а не местные власти, решает, что будет. По крайней мере, так полагали в Риме, хотя сами монахини, находящиеся на переднем крае борьбы между добром и злом, вроде бы были более оптимистичны.
— Когда я в последний раз тут была, — сообщила Эмили Грейс, — она сказала мне, что сейчас в мире добра больше, чем зла. Монастыри сослужили свою службу. Просто штука в том, что есть и ангелы, и демоны, только последние устраивают грандиозную шумиху, а первые предпочитают оставаться незаметными. Уверена, она сможет тебе помочь. Она немного того, но не слишком.
Сестра Цецилия сидела на узенькой койке в своей крошечной келье с белыми стенами, глядя из окна на довольно унылый сырой садик, обнесенный стеной. Она посмотрела на племянниц выцветшими, но все еще острыми глазами. Тетушка была хрупкой, но по-прежнему несгибаемой.
— Это Эмили, — проговорила она. — Я узнаю Эмили. Похожа на лошадь, и всегда такой была. Но кто вторая?
Она некоторое время смотрела на корзинку, висящую у Грейс на руке: красные рождественские яблоки, больше пригодные для украшения, чем для еды, и естественно бледные нарциссы, которые продаются в магазинах в начале декабря. Потом подняла взгляд на лицо Грейс, улыбнулась и радостно проговорила:
— Ой, да это же святая Доротея! Она несет свою корзину. Сама маленькая святая Доротея пришла навестить меня на моем смертном одре! Так помолимся же!
Никакая я не святая Доротея. Я — Грейс Солт, оказавшаяся достаточно глупой, чтобы отказаться от своего имени. Я — средних лет разведенная женщина, живущая с молодым любовником в Лондоне и пользующаяся если и не эмоциональным, то хотя бы физическим комфортом. Я живу в преддверии двадцать первого века, а святая Доротея — мученица эпохи раннего христианства, повздорившая с властями, жившая и умершая в первом веке нашей эры. Легенда гласит, что ее навестили две еретички, но она сумела обратить их, и за это император Диоклетиан приговорил ее к отсечению головы. По дороге на казнь некий правовед по имени Теофил принялся издеваться над ней, прося прислать ему цветы и фрукты из рая. Доротея мгновенно превратилась в улыбающееся дитя с корзиной и предложила ему вынутые из корзины цветы и фрукты. Чудо! Теофил тут же принял христианство, и их обоих благополучно казнили. Именно на такой иронии и построены все мифы и легенды.
Святая Доротея была любимым персонажем религиозных художников — а какому средневековому художнику, какому толкователю деяний Господа было дозволено не быть религиозным? — только лишь потому, по-моему, что улыбающаяся девочка с корзиной цветов и фруктов — очень благодарный объект для живописи.
Может быть, я в детстве и слышала эту легенду, или видела изображения святой Доротеи, или читала «Жития святых» для детей, а потом напрочь все позабыла. Но после того, как мы помолились нашему Создателю, стоя втроем на коленях на зеленом, покрытом линолеумом полу, каясь в грехах и восхваляя Творение, и моля об исполнении наших чаяний, а также благодаря святую Доротею, мне показалось, что моя блузка натянулась на груди, а не висит на ней свободно. Может, это все мое воображение, может, нет, но кто я такая, чтобы знать, да и какое это имеет значение? Я теперь смотрю на все под другим углом.
— А я-то думала, что она прикована к постели! — восклицала Эмили по дороге домой. — Но она вылетела из кровати как молния, как только решила, что ты — святая Доротея. Нет, она совершенно определенно еще больше не в себе, чем в прошлый раз.
— Видно, она просто считает, что заслужила покой, возразила я. — Кто бы считал иначе в девяносто восемь лет? Жизнь может быть такой утомительной.
— Коленки у нее вполне крепкие, хоть и дрожат, — сказала Эмили. — На самом деле они у нее гнутся куда лучше, чем у меня.
— Большая практика, — ответила я и подумала: «Вся жизнь».
— Как бы то ни было, — продолжила Эмили, — глупо с нашей стороны было думать, что ты молодеешь. Это просто невозможно. На мой взгляд, ты выглядишь, лет на тридцать, но, если помнишь, мать всегда выглядела молодо для своих лет. Так что это гены. Повезло тебе, старушка.
— Повезло мне, старушке, — кивнула я.
— А я похожа на лошадь, в точности как отец, — сказала Эмили. — Да и у Цецилии, когда она была молодой, зубы тоже не были образцовыми. Полагаю, она и в монастырь-то ушла потому, что была плоской как доска.
— Наверное, — сказала я.
Когда мы вернулись домой, нас встретил очень молодой и взволнованный Уолтер, волосы его снова стали густыми и волнистыми. Он сказал, что звонила Дорис и пригласила нас обоих в Мэнор-Хаус на шестидесятилетие Барли, и чтобы мы привезли с собой портрет.
— Она ошибается, — пожала плечами я. — Барли исполняется пятьдесят девять.
Но сообщать об этом Дорис я не собиралась. Нельзя быть святее папы римского.
Глава 39
Среда, 12 декабря
8 утра-10 утра.
Утро дня рождения выдалось настолько ясным, насколько это возможно в начале декабря. По всему Лондону шоферы лучших фирм по прокату лимузинов обдумывали и просчитывали вечерние маршруты. Это был один из первых больших приемов рождественского сезона. На него собирались пойти все, кто хоть что-то собой представлял, — хотя бы из-за слухов, что Барли Солт прыгнул выше головы и находится на грани краха. Все хотели присутствовать при его конце, всем хотелось знать, как это воспримет его новоиспеченная знаменитая жена. Многие говорили, что так ему и надо — после того, как он обошелся с бедняжкой Грейс. Мало кто из них за это время соизволил позвонить ей или пригласить на что-то более значительное, чем обед на кухне, который отменялся в последний момент, или поход по магазинам, который постоянно откладывался. Но все они ей сочувствовали. На ее месте могла оказаться любая из них, с той лишь разницей, что они покончили бы с браком после первой же интрижки мужа. Ушли бы с деньгами, алиментами и потом жили бы счастливо. Просто Грейс такая добрая, что не умеет о себе позаботиться, и слишком порядочна. Поэтому, откровенно говоря, она попросту скучна. Но скучные женщины тоже могут представлять собой нешуточную угрозу, мужчинам они очень даже нравятся. А всем известно, что свободных мужчин, с которыми можно провести дождливый денек, не так уж много, чтобы отдавать одного из них Грейс. Но все они были на ее стороне, к тому же программа «Мир искусства» делает глупость, вот так раскручивая Лидбеттера. Дорис — знаменитость, но не в тех кругах. В искусстве куда больше дерьма, отфильтрованного и спрессованного, чем где бы то ни было.
