— Где у тебя запасные лампочки? — спросил он у Лински.
— Не скажу.
— Скажешь, никуда не денешься.
Судья молчал, злобно глядя на Чейза. Чейз заметил, что, как и было задумано, на шее у Судьи не оставалось синяков. Он надавил пальцами достаточно метко и быстро, чтобы серьезно повредить ткани.
Чейз три раза ударил Лински по лицу тыльной стороной ладони.
— В кухне под раковиной, за коробкой стирального порошка, — сказал Лински и спросил:
— Что ты хочешь всем этим доказать?
Чейз не ответил. Нашел лампочки, ввернул две в торшер, нажал выключатель, и они загорелись.
Вернувшись в кухню, он налил ведро воды, взял мыло, аммиачную жидкость от пятен и пакет молока — любимый пятновыводитель его матери — из холодильника. В гостиной, с помощью тряпки и всех трех веществ по очереди, он стер самые заметные пятна крови с ковра. Оставшиеся бледно-коричневые разводы терялись в длинном ворсе.
Потом он убрал все причиндалы, а тряпку тоже бросил в мусор.
После этого, встав посреди комнаты, он медленно осмотрел ее в поисках следов борьбы. Кровь он вытер, мебель поставил на свои места, битое стекло выбросил. Единственное, что могло привлечь внимание, — светлый квадрат в рамке сажи на стене, где висело зеркало.
Чейз вытащил из стены оба гвоздя; остались две едва заметные дырочки. Потом бумажным полотенцем прошелся по грязной раме, успешно затерев пятно на стене. Ясно, конечно, что здесь что-то висело, но можно подумать, будто сняли этот предмет несколько месяцев назад.
Судья наблюдал за его манипуляциями, не задавая больше вопросов.
Закончив, Чейз уселся на ручку кресла неподалеку от Судьи и сказал:
— У меня к тебе есть вопросы.
— Пошел к черту, — отрезал Судья.
— Почему?
— Я уже все объяснил.
— Объясни еще раз. — Чейзу казалось, что рука вот-вот отвалится, но сильная боль держала его начеку.
— Они были прелюбодеи, — сказал Лински. — Я следил за ними и наблюдал, пока не узнал наверняка.
— А почему тебя это беспокоило? Потому что Майк должен был быть твоим любовником?
Вероятно, Судья понял, что выхода нет, так же как нет надежды что-либо скрыть, и бесполезно отрицать свое сексуальное извращение. Он признался:
— Это был красивый мальчик, и я ему как будто нравился. Но я сделал колоссальную ошибку, попытавшись сблизиться с ним. Это стало у меня почти манией — его юность, грация, которую с возрастом теряют, улыбка, энтузиазм, жизненная энергия. Мне не следовало все это начинать.
— И поэтому ты убил его.
— Нет, — сказал Судья. — Началось все из-за этого, но потом приобрело гораздо более серьезный оборот. — В его глазах появилась искра нездорового интереса, болезненное возбуждение. — Став следить за ним, я увидел, какой он безнравственный — и как безнравственно все поколение. На меня произвели удручающее впечатление эти собачьи свадьбы в Канакауэе. Вскоре я со всей очевидностью понял, что необходимо предостеречь молодежь, а иначе страна падет, как пал когда-то Рим.
Чейз почувствовал усталость: он надеялся услышать что-нибудь более свежее и оригинальное. Но похоже, у всех сумасшедших одни и те же идеи.
— И ты в одиночку собрался изменить нравственность всего молодого поколения, лишь показав ему, что бывает с... прелюбодеями.
— Да, — сказал Судья. — Я знаю, что сам запятнан. Не думай, будто я слеп к собственной слабости. Но, начав этот крестовый поход, я бы смог расплатиться за собственные грехи и внести вклад в укрепление христианских устоев общества.
Чейз засмеялся.
— Не вижу ничего смешного, — сказал Судья.
— А я вижу. Тебе надо было познакомиться с родителями Майкла Карнса. Ты с ними никогда не встречался?
— Нет, — ответил Судья в недоумении. Чейз все еще смеялся, но вдруг понял, что это нездоровый смех, слишком вымученный и напряженный. Он перестал смеяться и посидел молча, стараясь овладеть собой. Потом спросил:
— А что Бренц?
— Я знал его — в библейском смысле слова.
— Он был твоим любовником? — уточнил Чейз.
— Да. Но это был мелочный, мерзкий тип, да к тому же грозил мне разоблачением. То, что он сам замешан, его не волновало. Он говорил, что ему наплевать, пусть хоть весь город знает.
— У него правильное отношение к своим пристрастиям, — заметил Чейз.
— Выставлять напоказ собственный грех, упиваться им? Это, по-твоему, здоровое отношение?
— Гомосексуализм — грех только для тех, кто хочет так думать, — сказал Чейз. — Для всех остальных это просто другой способ смотреть на мир.
— Ты испорчен, как и все остальные, — сказал Судья. — По крайней мере, я считаю его слабостью, чем он и является.
— Как давно вы с Бренцем были любовниками?
— Два года назад, — ответил Судья, — может, чуть раньше. После этого мы изредка виделись, но только по делам.
— Когда он позвонил тебе и рассказал, что я приходил и интересовался тобой?
— В воскресенье днем. Он назначил мне встречу в понедельник утром и сделал ошибку, намекнув, будто знает, в чем я замешан.
— А почему он не пошел прямо в полицию? Судья предпринял очередную безрезультатную попытку освободиться от веревки, потом, запыхавшись, откинулся на спинку стула. Когда он снова смог говорить, то произнес:
— Ему нужны были деньги. Однажды, два года назад, он точно так же грозился разоблачить меня, и тогда мне пришлось от него откупиться.
— Я думал, у него денег больше, чем у тебя, — удивился Чейз.
— Он игрок по натуре. Почуяв шанс, он не мог им не воспользоваться.
— Ты застрелил его из этого пистолета?
— Да.
— Где ты взял гранату?
Лицо Судьи на миг прояснилось.
— Я майор запаса. Летом у нас были маневры, и мне ничего не стоило стащить гранату из металлического ящика, где они хранились. Я решил, что она может пригодиться; так и случилось.
Чейз нашел в столовой бумагу и ручку, прихватил с журнального столика большую иллюстрированную книгу об Африке и принес это все в гостиную. Он положил книгу на колени Лински, на нее бумагу, а на бумагу — ручку и сказал:
— Я привязал тебе каждую руку отдельно. Сейчас я освобожу твою правую руку и продиктую признание, а ты его напишешь. Если попытаешься выкинуть какой-нибудь финт, я из тебя душу вытрясу. Ты мне веришь?
— Верю, — сказал Судья.
Чейз продиктовал признание, убедился, что оно написано правильно, и снова привязал руку Судьи. Книгу он вернул на журнальный столик, ручку положил в ящик письменного стола.
