В груди тесно, и я опускаю взгляд на толстовку, которую беспокойно тереблю слегка дрожащими пальцами. Подобные разговоры всегда давались мне с трудом.
– Джейден, – бормочу я. – Хочу кое-что тебе сказать.
Должно быть, по моему озабоченному виду и тихому голосу он догадывается, что я собираюсь сообщить нечто серьезное, поскольку улыбка тут же сходит с его лица, и он выпрямляется.
– Кенз?
Господи, с чего бы начать? Столько всего нужно изложить, а как – совершенно непонятно. Не в силах поднять глаза на Джейдена, продолжаю сидеть с опущенной головой, уставившись на собственные руки.
– Тем вечером в магазине… я покупала пиво не для себя… – признаюсь я и сбиваюсь с дыхания.
Ужасно стыдно говорить, но надо.
– …а для мамы. На кухне спиртного не осталось, она дала мне свои права и отправила за бутылкой.
Сглатываю и осмеливаюсь искоса поглядеть на реакцию Джейдена. Он внимательно смотрит на меня со спокойным сосредоточенным выражением и ждет, когда я продолжу. Как же сложно произносить это вслух! Никогда никому не рассказывала о маминой пагубной привычке. Даже Уиллу и Холдену. Мне всегда было легче задвинуть свои проблемы на задворки сознания, однако сейчас я признаюсь не только Хантеру, но и самой себе.
– Она пьет уже четыре года, – продолжаю я, переводя взволнованный взгляд за спину Джейдена на Скалистые горы, за которые потихоньку садится солнце. – С каждым годом все становится хуже и хуже. Сначала пара бокалов в неделю. Затем – по одному за ночь. Потом по несколько.
Я вздыхаю, чтобы хоть как-то облегчить внутреннее напряжение, но легче не становится.
– Теперь объем измеряется бутылками.
Некоторое время Хантер молчит. Подвинувшись на край сиденья, кладет руку мне на колено.
– Кензи, мне жаль.
– Я тебя избегала по определенной причине, – сбивчиво выпаливаю я застревающие в горле слова и смотрю на Джейдена.
Дрожу всем телом, не из-за холода. Приходится продолжать, превозмогая себя.
– По реальной причине. Надо было тебе сразу сказать.
– О чем, Кенз? – спрашивает он.
В его распахнутых глазах отражается смесь тревоги и заинтересованности.
– О чем ты?
С каждым мгновением грудь сдавливает все сильнее и болезненнее. Сказать Джейдену правду – значит раскрыть ему все, что я так долго подавляла, пытаясь оставить прошлое позади. Четыре года я неплохо держалась и старалась не думать о Грейс. Каждый день я вижу ее имя в прихожей, однако, помимо этих сиюминутных воспоминаний, мысли о ней редко меня посещают. Так легче. Размышления о ней и о том, какой бы она стала, затянули бы в меня в ту же воронку, что и маму. Поэтому мне сейчас трудно оживлять прошлое в памяти, формулировать и рассказывать Джейдену.
Я снова смотрю в сторону, обращая лицо на тихую воду вокруг нас. Не слышу ничего, кроме своего прерывистого дыхания и грохота сердца в груди. Зажмуриваюсь и погружаюсь в темноту. Молчание затянулось.
– Моей сестре на этой неделе исполнилось бы четыре года, – шепчу я.
В горле пересохло, даже больно говорить. Не буду открывать глаза. Мне нравится видеть темноту.
– Ее звали Грейс. Вернее, звали бы. Когда мне было тринадцать, она родилась мертвой. Так что нам не довелось познакомиться.
Джейден глубоко вздыхает и сжимает мое колено, а другой рукой накрывает мои ладони в знак участия и утешения. От прикосновения становится тепло, и я чувствую благодарность за поддержку. А он молчит и ждет, когда я буду готова продолжить. Глаз я так и не открыла, даже, напротив, зажмуриваюсь еще крепче, борясь с подступающими слезами. Чувствую себя уязвимой и незащищенной, а ведь это только начало рассказа…
– Мои родители… так и не сумели справиться. И с того дня стали совсем другими. Изменились на моих глазах. Смеются гораздо меньше, чем прежде, и даже когда вроде веселые, глаза у них все равно печальные. Мама только и делает, что сидит с бокалом вина, а папа работает с утра до ночи и ничего не видит, – бормочу я дрожащим голосом.
Слова вырываются из меня вперемежку со слезами. И я уже не могу остановиться.
– Грейс – единственная моя утрата. Я не знала сестры, но горе просто невыносимо, – шепчу я.
Нарастающее давление в груди отзывается болью. Напряжение распирает изнутри, плечи опускаются. Заставляю себя открыть глаза и смотрю на Джейдена сквозь пелену слез.
– Поэтому я не могла быть с тобой, Джейден, – признаюсь я, захлебываясь рыданием.
Слезы льются по щекам горячими пощипывающими ручейками. Признание вызывает болезненное облегчение, однако боль приносит удовлетворение и почти физическое чувство очищения. Я слишком долго держала все в себе.
– Потому что у тебя… все еще хуже, – продолжаю я, продолжая плакать.
Он никогда не видел меня в таком состоянии, ведь обычно я предстаю иной. Его глаза полны понимания и сочувствия, и он еще крепче сжимает мои руки, давая понять, что он рядом и внимательно слушает.
– Ты знал родителей. Знал, какими они были, что любили, во что верили. У тебя сохранились воспоминания о них. Как у тебя получается жить дальше? Как ты справляешься с потерей тех, кого ты по-настоящему знаешь? Как живешь без них, если уже испытал, каково жить с ними?
Мы оба потеряли близких, но я даже представить не могу, что пережил Джейден. В нашем случае Грейс так и не суждено было войти в семью. У нас остался только образ, мысль о ней. Мы потеряли лишь саму возможность, а Джейден потерял намного, намного больше.
Опускаю глаза, и только тогда до меня доходит, что не он за меня держится, а я за него. Причем так крепко сжимаю пальцами его руку, что костяшки побелели. Может, ему и больно, только он не подает вида.
– Я не могла к тебе даже близко подойти, когда у вас такое случилось, Джейден, – со стыдом признаюсь я, резко качая головой.
Хотела бы я быть сильнее, уметь справляться с горем.
– Прости меня. Я просто не могла. Я думала, ты не сможешь найти ответы на те вопросы. Думала, ты станешь другим. Что не сможешь снова быть счастливым. И не могла видеть чье-то несчастье.
– Кензи, – шепчет Джейден, сползает с сиденья и опускается передо мной на колени на крошечной палубе, глядя на меня из-под ресниц.
Затем снимает руку с колена, берет мое лицо в ладони и утирает мне слезы мягкими подушечками больших пальцев.
– Воспоминания помогают мне справляться, – уверенно отвечает он. – Шестнадцать лет я прожил с родителями и благодарен за каждый год. Они были счастливы. Пускай судьба им отвела мало времени, но они прекрасно его провели. Любили друг друга, Дэни и меня. Уверен, они бы хотели, чтобы я не тосковал дни напролет, а жил полной жизнью. Это не означает, что я по ним не скучаю. Чертовски скучаю!
