Пятьдесят семь раз я не звонил,Пятьдесят семь писем не послал,Пятьдесят семь швов, чтоб вновь дышать,А не притворяться, что дышу.Открываю глаза и записываю две последних строчки. Тьма почти кромешная, и я с трудом могу разглядеть, что пишу. Хотя ничего страшного: можно записать слова сегодня, а перечитать завтра, на свежую голову.
Я пишу эту песню уже два года, с тех пор как Райен начала рассказывать в письмах про «чирлидершу». Застрял на полпути, потому что не был уверен, чем закончится история, которую мне так нужно рассказать. Я знал, какое впечатление она производит, только со слов Райен, и не имел возможности зайти дальше.
Но, уходя из школы два дня назад, после того как она наконец побывала у меня в руках в классе физики, я ощутил уже почти забытое желание писать и снова начал чувствовать.
Она знает, как сводить меня с ума, на публике делая вид, что я грязь у нее под ногами, но не в силах насытиться мной наедине. Ее язык, губы, одержимость моей сережкой, то, как она ко мне прижималась… Если бы не пара лишних слоев одежды, я бы уже побывал внутри…
Да, не стоит превращать это жалкое подобие секса в привычку. Она так меня заводит, что я хочу снять с нее все, кроме юбочки, едва прикрывающей попу, и ощутить каждый ее сантиметр. Если бы вся ее шайка знала, как сильно их принцесса хочет меня… Но я поднимаю глаза на ночной парк и осознаю.
Нет. Не меня.
Мейсена.
Черт, я не могу это так оставить. Нужно либо все прекратить и исчезнуть, либо все ей рассказать. Она никогда не простит меня за такое предательство, за то, что крутился прямо у нее под носом и едва не затащил ее в постель.
– Как же я сразу не догадался, что ты здесь! – слышится чей-то голос. Вздрогнув, я смотрю вниз.
Там стоит Дейн с фонариком в руках.
Наблюдаю, как он карабкается по балкам к тому месту, где сижу я (это примерно на пять кабинок выше земли), и тяжело вздыхаю. Я занят. Впервые за долгие месяцы пишу, такая удача.
– Вы с кузеном в детстве очень любили это место, – кричит он. – Я должен был догадаться, что ты прячешься здесь.
Он лезет наверх, мимо пустых кабинок, и забирается на балку, на которой висит. От лишней нагрузки колесо поскрипывает, но не двигается с места. Годы дождей и влажного морского ветра сделали свое дело.
Он садится рядом, и я замечаю, что на нем черная футболка с логотипом нашей группы. Наше название, Cipher Core[8], и какой-то «арт» авторства Дейна на левой стороне груди. Дома у меня осталось несколько таких футболок. Даже у Энни они были, она обычно в них спала.
Взгляд Дейна падает на тетрадку, а потом он поднимает глаза, и шестеренки в его голове начинают крутиться.
– У тебя есть что-то для меня? – он спрашивает про текст.
Я усмехаюсь про себя и протягиваю ему тетрадку. Какого черта? Пусть скажет мне, что это отстой, и я смогу наконец забросить это дело. Тогда мы сможем просто пойти в «Палочки» и напиться.
Но он только бегло проглядывает текст. А потом нерешительно поднимает глаза на меня, будто подбирает слова.
– Мужик, твой отец в последнее время выглядит неважно, – говорит он, стараясь не выдать голосом беспокойства. – Магазины закрыты, он больше нигде не появляется, никто его не видит. Он скучает по тебе.
– Он скучает по Энни.
– После того, что случилось с Энни, он продолжал ходить на работу, – подмечает Дейн. – Перестал только после твоего отъезда.
Я кладу руку на спинку сиденья и чешу лоб. Он больше не ездит по своим магазинам? Не открывает их и вообще ничего не делает?
Дейн прав. Отец очень тяжело переживал смерть Энни, но не отказался от своих обязательств. От всех, кроме меня, конечно. Дал мне ту свободу, которой мне так не хватало.
Однако он продолжал следить за домом, управлять магазинами, заниматься документами и бегать по утрам.
Хоть мне так ни разу и не позвонил.
Если ему так тяжело, если я ему так нужен, почему бы не сказать об этом?
Я уже давно не могу поговорить с тобой. Я отчаялся найти к тебе подход.
