Женевьева чуть не позвала: «Отец!»
Она услышала, как ключ поворачивается в замочной скважине входной двери, затем шаги Жака. Он повесил пальто на вешалку и вошел в столовую, за дверью которой притаилась мать.
Весь дом пропах запахом супа из лука-порея. На лестничной площадке открылась дверь. Тетка Польдина наверняка стояла там с часами в руках, ожидая звонка, звавшего к ужину.
Но непредвиденное уже произошло. Женевьева не полностью закрыла дверь, чтобы из коридора в ее комнату мог проникать свет. Она, сама не зная почему, не зажгла в комнате лампу и сидела в темноте на краешке кровати.
Тетка Польдина машинально толкнула дверь и сказала нерешительным голосом:
— Ты здесь?
В эту же самую минуту она различила в темноте лицо девушки, настолько бледное, что вздрогнула.
— Что ты делала? — спросила она, немного поколебавшись.
— Ничего, тетя…
На это не стоит обращать внимание. Почему тетка Польдина обязательно должна была испугаться? Разве не естественно распахнуть приоткрытую дверь?
В коридоре первого этажа зазвенел звонок. Тетка Польдина стала спускаться, сказав:
— Ты идешь?
И тогда произошло второе событие, которое не было событием в прямом смысле слова. Обычно в этот самый момент, то есть тогда, когда тетка Польдина спускалась по лестнице, все должны были услышать, как открывается дверь на самом верху, а затем — как поворачивается ключ в замочной скважине, поскольку Эммануэль Верн всегда запирал дверь мастерской на ключ.
Это был столь устоявшийся ритуал, что Женевьева, едва передвигавшаяся на ватных ногах, задержалась на лестничной площадке и прислонилась спиной к стене, ожидая отца, чтобы спуститься вместе с ним.
— Ну, Женевьева?
Слова раздались снизу. Это был голос матери. Женевьева спустилась, вошла в столовую и застыла как вкопанная, увидев отца, сидящего за столом на своем месте.
— Да что с тобой?
— Со мной?.. Ничего… Простите…
У Женевьевы кружилась голова. Она не понимала, как отец мог оказаться здесь, ведь он не выходил из мастерской.
В то же время Женевьева избегала смотреть на Жака, поскольку тот ошибался, полагая, что она была взволнована из-за того, что он ей сказал. Он с беспокойством буквально сверлил ее взглядом, словно приказывая: «Только не выдай себя…»
Тетка Польдина, седые волосы которой почти касались люстры, стояла, как обычно, со строгим видом и серебряным половником разливала из супницы по тарелкам, которые все протягивали ей по очереди, дымящуюся жидкость.
— Да что с тобой? Ты и в самом деле простудилась?
Матильда смотрела на дочь, нахмурив брови. Затем она перевела взгляд на Жака и недоверчиво спросила его:
— А ты? Почему ты так смотришь на свою сестру?
— Уверяю тебя, мать…
Тетка Польдина вздохнула и некоторое время выжидала, что означало: «Когда вы закончите, я смогу спокойно поесть».
На самом деле, если не считать поведения Жака, тот вечер ничем особенным не отличался от других вечеров. Но почему Женевьева смотрела вокруг, словно животное, почуявшее опасность? Она держала в руке ложку, но не решалась есть. Девушка осознавала, что за ней наблюдают, и делала тщетные попытки вести себя нормально.
Женевьева еще ни разу не взглянула на отца. Она, насколько это возможно, избегала смотреть в его сторону, поскольку в противном случае тетка Польдина всегда строила гримасу, красноречиво сообщавшую: «Эти двое всегда договорятся».
И в конце концов все оборачивалось против отца!
— Если ты действительно больна, — вкрадчивым голосом сказала мать, — тебе, возможно, лучше лечь в постель…
А Женевьева, посмотрев наконец отцу прямо в лицо, испытала новый шок. Он никогда не был таким бледным, с такими синяками под глазами. Но главное, у него никогда не было столь спокойного и одновременно трагического выражения лица.
— Я… — начала Женевьева.
Все ждали, застыв с ложками в руках.
— Ну?
— Я… Я не знаю…
И вдруг раздался крик, крик, который она раньше никогда не издавала и который испугал ее саму. В это же время у нее внутри что-то разорвалось, вспыхнул ослепительный свет, но исходивший не от люстры, свет, оставлявший в темноте лица сидящих вокруг стола, лица отца, матери, тетки Польдины, Жака…
А также розовое лицо служанки Элизы, которая то ли уже находилась в столовой, то ли вошла туда именно в этот момент.
Женевьева не знала, стояла ли она или сидела, однако она цеплялась за стол и видела перед собой вовсе не привычную обстановку, лица родных, повседневное зрелище… Она видела картину, где навеки запечатлелась каждая деталь, в том числе тревога, которую она читала в карих глазах отца.
Женевьева не сознавала, что говорила, но, тем не менее, она шептала:
— Мне страшно!
Все на нее смотрели так, как смотрят на человека, который еще минуту назад безмятежно спал, но затем неожиданно вскочил, разбуженный приснившимся кошмаром. Женевьева не только сама боялась, но и внушала страх другим. Все спрашивали себя, что увидели эти глаза, буквально вылезшие из орбит.
— Женевьева!.. Умоляю тебя…
Жак оттолкнул свой стул и попытался вывести сестру из столовой, поскольку боялся, что у нее могут вырваться неосторожные слова.
— Пойдем!.. Тебе надо лечь…
Почему отец резко встал, подошел к окну и, отодвинув занавеску, прислонился лбом к запотевшему стеклу? Его видели со спины, внешне равнодушного ко всему, что происходило.
Женевьева старалась восстановить дыхание. Она хотела подняться, покинуть столовую, добраться до своей комнаты, но в тот момент, когда она оторвала руки от стола, она снова закричала:
— Отец!
Женевьева покачнулась. Она схватилась за спинку стула, но стул опрокинулся. Девушка упала и осталась лежать на полу с испуганным выражением лица человека, не отдающего себе отчета в том, что на него обрушилась катастрофа.
— Что… Что со мной?
Тетка Польдина таинственно изрекла:
— Вот к чему все это приводит!
Мать, сгоравшая от стыда, отвернулась. Жак помогал сестре, приговаривая:
— Вставай… Не надо лежать на полу…
Женевьева откликнулась слабым голосом:
— Жак, я не могу! Ты же видишь, что я не могу…
Отец молча смотрел. Жак поднял сестру, поставил ее на ноги. Но ноги Женевьевы подкосились, словно ноги тряпичной куклы.
— Я не могу… Говорю же тебе… Это пройдет…
— Да посади же ее! — нетерпеливо сказала Польдина. — А вы, дуреха, принесите уксус…
