Редж ломал голову, что бы такое сказать, помимо дурацкого «Не может быть!», и наконец вымолвил:
– Чем он тебя взял, флейтой, что ли? – Но, заметив на полу, среди разбросанной одежды, черный кожаный футляр от гораздо более массивного инструмента, развернулся и побежал прочь. Что тут было говорить? Ципа не бросилась ему вдогонку, да и чем бы она могла оправдаться? Уже на лестнице Редж проорал: – Я ради тебя немца прикончил, а ты, значит, вот как меня отблагодарила, сука паршивая! – Он выскочил на улицу и, не замечая ни людей, ни машин, побрел куда глаза глядят. – Боже, боже, боже, – не переставая, твердил он вслух и вдруг подумал, что литература все-таки связана с реальной жизнью. – В «La casada infiel»[44]об измене рассказано самим прелюбодеем. Зато трагедия «Отелло» ясна теперь как божий день. Не понимаю, отчего это французские комедианты играли преступление на почве ревности как анекдот. И эта сучка еще имеет наглость считать себя homo sapiens. Хотя бы сделала вид, что тоскует по мужу-фронтовику. Господи, да она просто животное.
От смятения чувств его разрывало на части: шок и гнев смешались с похотливым возбуждением: вслед за Блейком ему захотелось увидеть жену в роли шлюхи, с черными растрепанными волосами, прилипшими к разгоряченному страстью телу. Он вдруг представил себя на месте этого тромбониста и почувствовал еще более сильное возбуждение. Может, вернуться, простить и заняться с ней тем же, чем она только что занималась с другим? Все можно понять: война, длительная отлучка законного супруга, одиночество. Но нет, на что ей сдалось прощение, женщины в этом не нуждаются: они всегда найдут себе оправдание. К тому же он не из тех, кто подъедает соус с чужих тарелок. Редж прижался лбом к прохладной витрине табачной лавки и беззвучно заплакал. Увидев лейтенанта, пускающего слезы как дитя, проходивший мимо полицейский, не вынимая изо рта жвачку, спросил:
– В чем дело, дружище?
Редж повернул к нему искаженное мукой лицо и произнес только одно слово: «Жена». Полицейский понимающе кивнул: обычное для военного времени дело, не то что преждевременные роды.
– С этим ничего не поделаешь. Кругом полно таких. Война. Такое уж время, приятель, – сказал он.
Тут Редж, осознав всю нелепость своего дезертирства, решил как можно скорее сдаться властям.
– Далеко участок? – спросил он.
– Ближайший – в Дидсбери, только трамваи и поезда сейчас не ходят. Есть еще один, в центре города. Далеко.
– Я имел в виду ваш участок, а не военный.
– А, понятно. Я вас провожу, – вызвался полицейский, обрадовавшийся случаю попить чайку, вместо того чтобы торчать промозглым утром на улице.
– Пока меня не повезли дальше, могу я позвонить в Лондон? – обратился Редж к дежурному по участку.
– Вообще-то у нас здесь не общественный телефон, – не без намека отозвался тот и стал с любопытством разглядывать Реджа поверх очков.
– Я заплачу, если вы сможете обменять мне гибралтарские деньги, – сказал Редж, думая о другом: «Вот женщины, что жена, что сестра, крепко свое дело знают. В это время сестра как раз встает. Если этот ублюдок, любовник ее нынешний, остался у нее, то наверняка еще дрыхнет. Хорошо, если она, как водится, выставила его и отправила домой». Сержант и сопровождавший его констебль с любопытством вертели в руках банкноту с изображением Гибралтара. Наконец сержант сказал:
– Знаешь что, давай мне эту бумажку, мой младший их коллекционирует, и можешь звонить.
– Дороговато получается, – сказал Редж.
– Ну это же иностранные деньги, верно? Здесь это просто бумажка, у нас такие не в ходу. Звони. Если по личному делу, мы выйдем, не бойся.
Где-то засвистел кипящий чайник. Редж назвал телефонистке номер Беатрикс и спустя полминуты услышал чужой голос, кричавший «нет, нет, не верю!», а потом сквозь треск «алло» сестры. Он постарался выложить все как можно короче, но получилось не очень связно. Как работника дипломатического ведомства, ее обеспокоили вероятные последствия преступления, совершенного братом на нейтральной территории. Но как родной человек, она была возмущена позицией властей и обеспокоена нынешним положением брата. Как незамужнюю женщину со свободным взглядом на жизнь, ее лишь позабавила участь рогоносца, которой не избежал и Редж. В остальном она неожиданно проявила себя заботливой сестрой, хотя чувства свои напоказ не выставляла. Беатрикс велела ему сдаться властям и ждать. Долго ждать не придется, сказала она. Редж положил трубку. Вошли сержант с констеблем, держа в руках кружки с чаем. Из дальней камеры послышался наигранный смех.
– Итак, джентльмены, я дезертир, – заявил Редж. Сержант задумчиво отхлебнул чаю и сказал:
– Это ведь не наше дело, правда? Это дело армии.
– Но я совершил противоправный поступок, преступление, а вы на службе закона.
– Закон закону рознь. В армии свои законы, у нас – свои. Что одним законом запрещается, в другом не упоминается, ясно? Вот если бы ты банк ограбил или старушку какую прихлопнул, чтобы пенсию у нее отнять, тогда бы ты, голубчик, был наш. А вот если бы, к примеру, своего спящего однополчанина порешил, то это уже дело военных. Убийство, конечно, преступление, но твое преступление не по нашей части.
– Значит, абсолютных преступлений и абсолютного правосудия не существует? – с ехидцей спросил Редж.
– Значит, нет, – кивнул сержант, хотя и не совсем уразумел, о чем речь.
– Нас учили действовать согласно «Руководству для полиции» Мориарти, – добавил констебль, – там все написано.
– Все, чем мы можем тебе помочь, – сказал сержант, – это позвонить в военную полицию. Мы, так сказать, оказываем друг другу услуги. Мы им пьяных солдат иногда передаем, но они нам, по правде сказать, особенно не помогают. Они же не настоящая полиция, только временная. Ладно, посиди тут, я им сейчас позвоню. Прости, что чаю не предложили, но нынче все по карточкам.
– Я ему дам хлебнуть из своей кружки, – раздобрился констебль.
Редж, как и все солдаты, сталкивался с патрулями военной полиции на улицах и вокзалах, но никогда не подозревал, что у «выродков», как их называли, есть свои казармы, куда его и препроводили двое капралов. Его привели в помещение, похожее на полицейский участок с фотографиями разыскиваемых дезертиров по стенам, и поставили перед одетым с иголочки капитаном.
Редж изложил свою историю.
– Да, помнится, я вчера что-то такое слышал, – сказал капитан. – Тот факт, что вы явились добровольно, говорит в вашу пользу. Мне необходимо связаться с вашим сборным пунктом. Если хотите есть, – мягко добавил он, – можете позавтракать в сержантской столовой. Презабавная история. Никогда ничего подобного не слыхал. Когда вы потребуетесь, вас вызовут.
Сержантская столовая оказалась очень тесной, зато сверкала чистотой. Двое сержантов курили и слушали радио. Передавали концерт классической музыки, баритон пел «Славьте богов». Боже правый, это же «Пир Валтасара». Ну, сучка, ты еще у меня запоешь! Все уже позавтракали. Он один, давясь от ненависти и позора, яростно поглощал жирную ветчину с хлебом, а под звуки музыки – благо рядом никого не было – нарастало осязаемое возбуждение. После второй чашки чая ему удалось успокоиться. Из столовой он вышел под хор о лампаде, которой уже не гореть никогда.
