Это правда. В отличие от отца, Генрих не склонен ни заточать в Тауэр, ни отправлять на плаху, он хочет любви и восхищения двора. Он быстро прощает и свою любимую сестру, и своего старейшего друга, и они возвращаются ко двору с триумфом, планируя второе, открытое, венчание на май.
Это одно из немногих счастливых событий той весной, когда король и королева объединяются в любви к своей непослушной сестренке и в радости от ее возвращения ко двору. Если не считать этого, они холодны друг с другом, и принцесса Мария, вдовствующая королева Франции, находит, что двор очень изменился.
– Он совсем не слушает советов королевы? – спрашивает она меня. – Он не ходит в ее покои, как раньше.
Я качаю головой и откусываю нитку от шитья.
– Он теперь никого не слушает, кроме Томаса Уолси? – спрашивает Мария.
– Никого, кроме Томаса Уолси, архиепископа Йоркского, – говорю я. – А епископ в мудрости своей благоволит к французам.
Архиепископ занял место королевы на закрытых советах Генриха и место всех остальных советчиков в покоях совета. Он так усердно трудится, что прибрал бы жалованье и места дюжины человек, и пока он занят делами и казначейством, Генрих может развлекаться влюбленностями, а королеве ничего не остается, кроме как улыбаться и делать вид, что она не возражает.
Король по-прежнему навещает постель Катерины из нужды в наследнике, но удовольствие получает в другом месте. Похвала Катерины теперь значит для него меньше, ведь она больше не прекрасная вдова его старшего брата, не женщина, на которой ему запрещают жениться. Ее отец, отказавшийся воевать против Франции, упал в глазах Генриха, она сама упала в его глазах, поскольку не подарила ему наследника. Они по-прежнему сидят рядом за обедами, ей, разумеется, во время всех церемоний оказывают почести как королеве Англии, но он больше не рыцарь Верное Сердце, и теперь все это видят, не только зоркие придворные дамы и их предприимчивые семьи.
Гринвичский дворец, Лондон, май 1515 года
Мне не нравится Чарльз Брэндон, даже в день его официального венчания с нашей принцессой Марией я не могу к нему смягчиться; но это все моя осторожность. Видя человека, которого все обожают, человека, чье восхождение к высочайшему положению в стране походило на взлет искры, я всегда гадаю, на что он пустит весь этот жар и свет, чью соломенную крышу подпалит?
– Но, по крайней мере, наша принцесса Мария вышла замуж по любви, – говорит мне королева.
Я стою у нее за спиной, держа в руках корону, пока служанка закалывает ей волосы. Это все те же густые темно-рыжие волосы, которые любил принц Артур, в них всего несколько седых нитей.
Я улыбаюсь королеве.
– С ее стороны любовь несомненна; но вы почему-то полагаете, что у Чарльза Брэндона есть сердце.
Она качает головой с упреком и с улыбкой, служанка ловит упавшую шпильку.
– Прошу прощения, – говорит королева, садясь ровно. – Вижу, вам не по душе любовь, леди Маргарет, – дразнит меня королева. – Вы стали холодной старой вдовой.
– Стала, – весело отвечаю я. – Но у принцессы, то есть вдовствующей королевы Франции, достаточно большое сердце, хватит на обоих.
– Что ж, я рада, что она хотя бы вернулась ко двору, – говорит Катерина. – И рада, что король простил друга. Они такая красивая пара.
Она искоса мне улыбается. Катерину не проведешь.
– Архиепископ Йоркский, Томас Уолси, был за этот союз? – уточняет она.
– Да, – говорю я. – И уверена, Чарльз Брэндон благодарен ему за поддержку. А еще я уверена, что ему придется это отработать.
Катерина молча кивает. Короля окружают фавориты, словно осы вьются вокруг блюда пирожков с вареньем, поставленного на подоконник остывать. Им надо одолеть друг друга, жужжа хвалу. Уолси и Брэндон – противники моего кузена герцога Бекингема; но все лорды страны завидуют Уолси.
– Король верен друзьям, – замечает Катерина.
– Конечно, – соглашаюсь я. – Он всегда был очень добросердечным мальчиком. Ни на кого не держит зла.
Свадебный пир проходит весело. Марию при дворе все любят, и мы рады, что она вернулась, хотя все мы переживаем о здоровье и безопасности ее сестры Маргарет в Шотландии. Поскольку Маргарет овдовела и вышла замуж за человека, которого не примут шотландские лорды, все мы хотим, чтобы она благополучно вернулась домой.
Мой сын Артур разыскивает меня во время танцев, целует в обе щеки и преклоняет колено, чтобы я его благословила.
– Не танцуешь? – спрашиваю я.
– Нет, тут кое-кто хочет тебя видеть.
Я поворачиваюсь к нему.
– Ничего не случилось? – быстро спрашиваю я.
– Просто кое-кто из гостей хочет с тобой повидаться.
Он пробирается среди танцующих, то улыбаясь одному, то касаясь руки другого, проходит под аркой в дальний покой, я следую за ним и вижу того, кого меньше всего ожидала, – моего мальчика, Реджинальда, голенастого, как жеребенок, с торчащими из манжет запястьями, в сапогах со сбитыми носами. На лице его застенчивая улыбка.
– Миледи матушка, – говорит он, и я кладу руку на его теплую голову, а потом обнимаю, когда он поднимается.
– Мальчик мой! – радостно восклицаю я. – Ах, Реджинальд!
Я обнимаю его, но чувствую, как напряжены его плечи. Он никогда не обнимает меня, как старшие мальчики, никогда не прижимается ко мне, как его младший брат Джеффри. Этого ребенка научили быть совсем другим, и теперь, когда ему уже пятнадцать, он – юноша, воспитанный в монастыре.
– Миледи матушка, – повторяет он, словно проверяет, что значат эти слова.
– Почему ты не в Оксфорде? – отпускаю я его. – Король знает, что ты здесь? У тебя есть разрешение отлучиться?
– Он выпустился, миледи матушка, – уверяет меня Артур. – Ему больше не надо возвращаться в Оксфорд! Он молодец. Завершил обучение. С триумфом. Он подает большие надежды как ученый.
– Правда? – с сомнением спрашиваю я.
Он смущенно склоняет голову.
– Я лучший латинист своего колледжа, – тихо произносит он. – Говорят, лучший в городе.
– А это – лучший в Англии! – щедро заявляет Артур.
Дверь позади нас открывается, и в комнату долетает музыка, а с ней входят Монтегю и Джеффри с ним. Десятилетний Джеффри бросается к старшему брату, как восторженный ребенок, и Реджинальд его отстраняет, чтобы обнять Монтегю.
– Он три дня участвовал в дебатах о природе Бога, – говорит мне Артур. – Им очень восхищались. Получается так, что наш брат – великий ученый.
Я смеюсь.
– Что ж, я рада, – говорю я. – А что теперь, Реджинальд? Король уже сообщил тебе свою волю? Тебя ждет карьера в церкви? Какое поприще он для тебя выбрал?
Реджинальд смотрит на меня с тревогой.
