– Лола, выходи из машины, скорее! Пожар!
Наверное, она меня не услышала, потому что, вероятно, на самом деле я не кричал. Мне казалось, я нахожусь в одном из снов, когда ты пытаешься кричать во все горло, но неспособен выдавить из себя ни звука.
Я предпринял еще одну попытку:
– Лола! Пожар!
Я, шатаясь, поднялся на подкашивающихся ногах, и в ту же секунду она выскочила из машины, выпрямилась, швырнула мне телефон и бросилась к начальнику полиции и его заместителю, которые были по-прежнему без сознания и лежали слишком близко к двигателю.
Я даже не попытался поймать телефон. Он упал на землю, а я тоже заковылял к шефу полиции и его заместителю. Разделив обязанности с Лолой, я потащил заместителя в направлении, противоположном тому, в котором Лола уже волокла начальника. Я едва успел вытащить его из-под ливня пылающей краски, обрушившегося сверху, когда машина взорвалась.
Покончив с этим, я опустился на землю, завороженно глядя на ревущий ад прямо у меня перед глазами. Безумно беснующийся огонь, казалось, пытался вырваться наружу, как будто его долгие века держали взаперти под капотом «вольво» Сэмми.
Огонь меня всегда гипнотизирует, с тех самых пор, когда отец поджег наш амбар. Мне тогда было всего пять лет. Я отлично помню тот день. Прошла всего неделя после того, как мы купили цыплят. Мама с маленьким братом уехала за покупками, и отец попросил меня сбегать в дом и принести нам обоим по бутылочке холодной пепси. Как бы быстро я ни бежал, сколько бы времени ни понадобилось мне в мои пять лет, чтобы добежать до кухни, распахнуть холодильник, схватить две бутылки и снова выбежать наружу, этого времени оказалось достаточно, чтобы порыв ветра с Больших Озер подхватил сухую траву, которую мой отец сгреб граблями в кучу и поджег, и бросил ее на сухие дощатые стены амбара. Я стоял, беспомощно сжимая горлышки бутылок пепси, как будто пытаясь задушить двух гусей. Стена злобного огня взбегала снизу вверх, взлетая к небу, и, казалось, была абсолютно уверена в правильности избранного направления, не распыляясь на метание по сторонам.
– Зайди в дом, – наверное, закричал мой отец, отчаянно размахивая руками. – Зайди в дом, – наверное, громко повторил он, но я не слышал ничего, кроме шипения красно-оранжевых языков, приковавших меня к месту и вынудивших смотреть на себя. Много лет спустя посреди Индианы я делал то же самое, немигающим взглядом наблюдая за тем, как горит «вольво». Надо мной возникла какая-то тень. Одна из женщин с тележками для покупок – мы обогнали их лишь несколько секунд назад – пыталась прикрыть меня от капель срывающегося дождя.
– Вы ранены? Вы меня слышите? – прошептала она.
Я не слышал ее слов.
– Мой телефон, – произнес я, показывая туда, где он лежал – в десяти футах в стороне от меня.
– Кто?
– Мой телефон. Мой телефон. Прошу вас, подайте мне мой телефон.
Женщина, которой было уже далеко за пятьдесят, с крашеными белокурыми волосами, пережженными перманентом, была одета в домашний халат и тапочки. Она прошаркала ногами в грязных тапочках туда, куда я показывал, наклонилась, как старушка, и пришаркала обратно. Она протянула мне телефон, не сводя изумленного взгляда с пылающей машины.
Из придорожного супермаркета донесся крик, но только как масса накатывающегося звука, который я тут же отключил – либо потому, что мои барабанные перепонки угрожали лопнуть, либо потому, что я должен был сосредоточиться на том звонке, который мне предстояло сделать. Лола сидела, задыхаясь, сжимая пальцами запястье шефа полиции и глядя на свои часы «Санио». По шевелению ее приплюснутого носа и широких ноздрей я понял, что ее беспокоят паузы между ударами сердца.
Я абсолютно уверен, что, совершая этот звонок, я преднамеренно нарушал все законы своей службы. Я абсолютно уверен, что совершал ошибку. Но в тот момент я чувствовал, что у меня нет выбора.
– Бойд, – произнес я, когда он ответил. – Мне все-таки понадобится твоя помощь.
Глава 16
День тридцать третий. Продолжение. Иди
Я знаю, это кажется бесполезным,
Я знаю, что это всегда напрасно.
Джорджия, раз уж все возможно,
Мы все равно будем идти, идти…
Инносенс Мишн. ИдиДороти… Я сохранила воспоминание о ней, как старый драгоценный полароидный снимок, который всегда ношу в своей сумочке. Фото выцвело от времени, но по-прежнему служит источником сжимающей сердце ностальгии. Я вижу, как Дороти спит. Этим сладким сном она обязана отчасти шоку, отчасти болезни. Ее белокурые локоны поднимаются и опадают с каждым вдохом, с каждым выдохом. Я хотела дышать в такт с ней, чтобы быть такой же спящей красавицей, как и она. Я бы хотела, чтобы кто-нибудь был рядом, защищая меня от волков и от драконов. Но нет, только прелестная Дороти, моя новая подруга, моя единственная подруга, самая близкая подруга – только она была достойна подобной заботы. Только Дороти заслуживала отдых перед бурей. А я, я была всего лишь оружием.
Как могла она спать? Я понимаю, я действительно это понимаю. Как только я положила свою ладонь на ее подушку, она, вероятнее всего, уступила, сдалась, измученная долгой битвой с бессонницей и лихорадкой. Я должна была ее спасти. Она доверила свою судьбу мне. И мне предстояла работа. И хотя я включила Любовь к Дороти, все остальные переключатели были выключены. Даже досада. Я смирилась с тем, что полиция не приедет, и больше на нее не надеялась. Поэтому я выбросила из головы любые мысли о ней.
Стоны Какашки-Брэда-С-Дыркой-В-Лице послышались снаружи, смещаясь в направлении моего крыла, а также кухни, а также его мертвого обгоревшего брата. Я предположила, что он не заставит себя долго ждать и вскоре вернется к нам. Я также предположила, что на трупе брата он заберет какой-нибудь инструмент или прибор или просто что-нибудь себе на безумную память, после чего войдет в кухню. Там он быстро поймет, что я куда-то звонила, потому что конверт с адресом я оставила под болтающейся трубкой. И, конечно же, он догадается, что это был звонок в полицию. Я считала близнецов очень недалекими людьми, но в настоящий момент имела дело с более сообразительным из них, и недооценивать его не собиралась. У нас со спящей Дороти было от силы четыре минуты на то, чтобы покинуть дом и дойти до фургона.
Я забрала и положила в заплечный колчан Преимущество № 40 – вязальные спицы Дороти – и толкнула их хозяйку, чтобы та просыпалась. Я выдернула из ее волос Преимущество № 41 – невидимку – и подошла к запертой двери. Всего двумя месяцами раньше я крошечной иглой зашивала обритую лапу Джексон Браун, которую она распорола о зазубренный край крыши, охотясь на воркующих там голубей. Так что, поскольку внутри я была хирургом, отпереть примитивный замок на двери камеры Дороти было проще простого. Не сложнее, чем вскрыть тупым концом вилки банку булочек Пиллсбери. Хлоп.
Дверь была открыта. Оставалось только разбудить Дороти. Я вернулась к кровати и наклонилась к ее приподнимающейся голове. Я крепко прижала ладонь, покрытую кровью из своего глаза, к ее сухим потрескавшимся губам и пристально посмотрела в ее теперь испуганные глаза.
