– Прочти, что написал, – сказал Си-Измаил своему секретарю.
«Магомету Саад-бею.
Во имя Аллаха, всеблагого и милосердного, приветствую тебя. Мы послали тюк шелка, который ты получишь еще до этого письма, в надежде, что таким способом заставим молодого купца образумиться. Здесь, благодарение Аллаху, все тихо и спокойно. Неприятная сфаксовская история не повлияла на рынок. Мы настаиваем на сохранении спокойствия. Это неожиданное восстание может оказаться гибельным для торговли шелком, ибо было бы катастрофично ускорять события в том деле, о котором ты писал мне…»
Писец остановился, выжидая.
Си-Измаил нагнулся и взял у него из рук бумагу и перо.
– Я подпишусь и надпишу адрес. Ступай, Рашид, сын мой, разыщи кади Измаила и скажи, что мне надо поговорить с ним.
Рашид поднялся.
– И не затыкай уши, когда будешь проходить по улицам.
– Уши мои всегда открыты.
Рашид вышел, Си-Измаил быстро дописал несколько строк, потом вложил письмо в конверт и запечатал кольцом-печатью.
Он взялся уже за перо, чтобы надписать конверт, когда на террасе, на которую выходила комната, послышались шаги и звон серебряных запястий. У входа остановилась женщина, закутанная покрывалом. Он не поднял глаз, пока не кончил писать, и, только отложив письмо на низенький столик, где уже лежало с полдюжины других, сказал коротко:
– Это ты, Мабрука? Войди.
– Мир тебе!
– Мир!
Она вошла молча, медленно, оставив у входа свои красные туфельки на высоких каблуках.
Он вопросительно посмотрел на нее.
– Садись, садись! Что нового?
– Немного. Это дурачье целые дни болтает и болтает в кофейнях, но никто не собирается действовать. Имам мечети Верблюда роптал против тебя, он хотел бы поднять народ до новолуния, так как написано, что это время благоприятно для начинаний.
– Язык без костей не зажигает. Откуда у тебя эти сведения?
– От Азизы, танцовщицы. А она узнала от его брата Али.
– Хорошо, пусть узнает побольше подробностей. А торговец зерном?
– У него все в порядке, и двоюродному брату своему он верит, как самому себе.
– Больше ничего нового?
– Ничего.
– Девушку отвезли вчера к Саад-бею. Я пишу ему об этом. Если не удастся Мотлогу, придется тебе взяться за это дело. Нет другого безопасного способа.
– Я готова начать, когда велишь.
– Ты скоро опять будешь нужна мне в Тунисе. Как только уляжется эта шумиха. Глупцы! – Он гневно вскинул руки. – Срывать еще недозревший плод!
Она наклонила голову и повернула к дверям.
– Погоди. Еще кое-что. Этот сицилиец… почему он не бывает у тебя?
– Ты не говорил, что можно…
– Верно. Да и ты была здесь. Знает он, где ты?
Она подумала.
– Я дала ему возможность разыскать меня.
– В Тунисе?
– Нет, здесь.
– Тем лучше. Если он придет, пусти в ход все средства. Поняла? Он упрям.
– Я поняла.
– Каков он, по-твоему?
Она рассмеялась низким грудным смехом.
– Эй, он в моем вкусе!
– Тем приятнее твоя задача, душа моя.
Она вдруг рванулась к нему.
– Ты не погубишь его, Измаил? – нежно сказала она. – Он слишком хорош, он не должен умереть.
– Мы будем нажимать на него до последней возможности, но губить его незачем, пока он не опасен нам. Может пригодиться еще. – Он с любопытством взглянул на нее. – Ты никогда ни за кого так не просила. Могу ли я доверять тебе в этом деле?
– Что для меня сотни любовников по сравнению с тобой! – отвечала она. – А этот мальчик даже не любовник.
– Зачем ты лжешь мне? Это бесполезно.
– Разве я когда-нибудь лгала тебе? Неужто эти семь лет рабской покорности не обелили меня? – горячо воскликнула она. – Разве я не искупила стократ свою измену?
Он чуть заметно пожал плечами, но окинул ее мягким, немного усталым взглядом.
– Разве было время, когда бы я не любил тебя? – с какой-то жестокостью, вполголоса продолжала она. – Проклинала ли я тебя, Измаил, даже тогда, когда раскаленное железо касалось моих щек? Разве я не вернулась сама, добровольно? Не молила тебя о милости?
– Довольно, довольно! Ступай, дитя.
Она схватила подол его платья и, приподняв свое покрывало, осыпала его поцелуями. Потом опустила и выпрямилась.
– Сиди, – страстно сказала она, – веришь ли ты мне снова?
– Я сказал уже. Возьми, спрячь письмо. Я дам тебе знать, надо ли его отправить и каким способом.
Она молча взяла письмо, вздохнула и исчезла так же неожиданно, как появилась. А Си-Измаил, с полузадумчивой-полуироничной улыбкой, снова принялся писать.
Сообщения о событиях в Сфаксе заняли в парижских газетах три четверти столбца, в иностранных им было посвящено по небольшой заметке. Прошло два дня, и читатель не вспоминал уже о них. Меры были приняты решительные. В тунисской гавани стояли канонерки, – подкрепление подоспело быстро, и несколько зачинщиков были незамедлительно перевешаны. Главный же виновник – дервиш – исчез. Спокойствие мало-помалу восстановилось, и жизнь – внешне, по крайней мере, – вошла в нормальную колею.
Керуан тоже снова принял обычный свой вид. Небольшая французская колония устыдилась того, что так скоро поддалась панике, и вышучивала опасность.
Как только сношения с внешним миром были восстановлены, пришло известие, что «Кальтанизетти, о бегстве которого сообщалось несколько недель тому назад, задержан в Калабрии и сознался в том, что убил Сицио Скарфи, объясняя свой поступок сведением старых личных счетов». Риккардо порадовался за Джоконду, что имя ее матери не было упомянуто, осторожно сообщил ей новость и просил ее вернуться вместе с ним в Тунис, куда его призывали неотложные дела.
– Я не уеду без Аннунциаты, – возразила она.
– Что ты можешь сделать? Поиски идут день и ночь. Я даже не заночую в Тунисе, а вернусь немедленно.
– Я не уеду из Керуана без нее. Да и за тобой нужно присмотреть, Риккардо. Ты слишком переутомляешься, всю прошлую ночь не ложился. Не отдыхал уже много дней.
– Я не устал, – запротестовал он, хотя темные круги под глазами противоречили его словам. – Это ты извелась, – продолжал он, беря ее за руку. – Поедем со мной, Джоконда. Здесь женщина помочь не может, а я буду гораздо спокойнее, зная, что ты в Тунисе.
– Я не могу! Я не могу! – воскликнула она.
Она настояла на своем и на другой день проводила его на вокзал.
