Родилась она раньше времени — мать выкинула, когда умер отец. Думали, не будет жить. Она не плакала, как все дети, и почти не шевелилась. Чтобы спасти, нужно было купать её в травяных настоях и поить травами. Даже они с дедом растерялись, девчонка родилась зимой — где взять травы и солнце? Дед полетел тогда к другу на Алтай — выпросить кое-какие травы. А вместо солнца приспособили специальную лампу.
Очень скоро у девчонки обнаружился голос. Плачем, рёвом его нельзя было назвать, она свиристела, как птица: жалобно-жалобно. Долго не давали ей имени, думали — умрёт. А потом, назло страхам, взяли и назвали Надеждой. Травяные, душистые ванны делали своё дело: ручки и ножки постепенно потеряли лиловато-красный оттенок, вытянулись. С каждым часом появлялись новые признаки жизни: улыбнулась, протянула навстречу руки, выпила сок. Вместо материнского молока она пила соки и настои из трав. Незаметно подошла весна, и все поняли: будет жить.
А потом она росла быстро. Кеша не расставался с ней ни на час. Брал на занятия, когда учился на курсах массажистов. Она подросла, стал таскать её с собой в клуб на тренировки, водил в тайгу. Дед хотел, чтобы Свиристелка росла у них с бабкой, но Кеша словно предчувствовал, что Надька послана ему вместо собственных детей, одна-разъединая, и не отдал.
Он учил Свиристелку искать траву, но, хотя она и знала травы, собирать не любила, любила играть в куклы. Кеша не сердился и не расстраивался, каждому — своё, наоборот, он Надькой гордился, гордился тем, что похожа на него, глаза — его, нос — его. Лучше всего у Надьки были косы. И одежду куклам она шила превосходно. Но самое главное в Надьке было — умение слушать. Она застывала, не шевелясь, смотрела на него, закусив губу, словно те ужасы, о которых он рассказывал, и то счастье, которое было в его легендах, сейчас обрушатся на неё.
Только с Надькой Кеша был болтлив: всё, что знал, всё, о чём прочитал или услышал, вываливал на неё.
Как жить без Надьки, он не представляет себе.
Его сейчас два. Один — тот, что заказывал директору свадебное угощение и хвастался перед Жоркой своим богатством, — внешний, ехидный, дерзкий на язык, готовый размахивать кулаками и пить водку из горла. Другой притаился в нём немой и беспомощный, вроде и не участвует в жизни. Лишь иногда, редко, когда Надька обовьёт шею или больной сквозь слёзы посмотрит на него, моля о спасении, перехватит горло, неуютно комом придавит сердце.
После истории с Витей больных Кеша принимал наспех — боялся оставаться с ними наедине, вялыми руками ставил банки на пупок и протягивал лекарство, которое варила мать. Мать рассказывала им радужные истории о полном излечении, успокаивала и поила чаем. Кеша душой отстранился от всего и занят был лишь свадьбой. Свадьбу готовил внешний Кеша, который, оказывается, умеет кричать, бегать и покупать. Суета и спешка — не в его характере, и он здорово уставал. Спасался только тем, что по несколько раз в день пил золотой корень. Ему в самом деле нужно было многое успеть. В спортклубе взял две недели за свой счёт, перезнакомился со всеми продавщицами в городе. В Москву — Илье с Варей — звонил ежедневно. На это уходило много времени, потому что поймать их дома было трудно, а от того, что достали они, зависело то, что нужно искать здесь. Они уже купили японский сервиз, чешский хрусталь и мохер. Слышно было плохо, и Кеше приходилось кричать, что тоже было совсем не в его характере: «Бельё достали? Я спрашиваю, что с бельём?»
Варька, видно, совсем извелась. «Где я тебе возьму шёлк? Время подпирает. Какие ты мне дал сроки, ты помнишь? А завоз в конце месяца! Кешенька, пусть бельё будет потом». — «Мне нужно бельё к свадьбе, а не потом!» — сердился Кеша.
Клал трубку и шёл в универмаг — Зойка пообещала достать полотняное постельное бельё. Кеша когда-то слышал, что полотно приносит счастье. Зойка виновато таращилась на Кешу, всем своим крашеным личиком, всеми кудряшками выражая преданность и искреннее горе — помочь Кеше она не в состоянии, кричала на весь магазин, что такое бельё обещают только к концу месяца. А пока она договорилась о красивом пледе.
— Плед — это самое главное для молодой жизни, — кричала Зойка.
— Плед мне не нужен. И бельё к концу месяца не нужно, — отрубал Кеша и, не попрощавшись с Зойкой, шёл звонить Варе. Снова спрашивал о белье. Варька жаловалась, что и так они с Ильёй целые дни проводят в магазинах. Кеша готов был обрушить на Варьку нетерпение и обиду, а вместо этого, сам себе удивляясь, умоляющее просил: «Прошу, достань полотно! Я в долгу не останусь, я отслужу!»
А ещё ему приходилось бегать с родителями жениха по мебельным магазинам — сообща обставляли квартиру молодым. Квартира была небольшая, однокомнатная, построенная для деда с бабкой жениха, но старики уступали её на время внуку.
А ещё Кеша искал оркестр. Теперь он знал всех лабухов Улан-Удэ, все вокально-инструментальные ансамбли, все любительские оркестры. Остановился на малоизвестном, но весёлом квартете. Ребята были истовые, в такт мелодии встряхивали волосами, закрыв глаза, подпевали, и ноги у всех четверых работали не переставая.
Поездки на аэродром — за Вариными посылками, на вокзал — за холодильником, поиски шерстяных кофт и свитеров… — Кеша не заметил, как за хлопотами пролетели три недели.
Когда он добирался наконец до дома, Свиристелки обычно не заставал: она гуляла с женихом. Кеша ждал её и злился — могла бы последние денёчки посидеть с ним, но сделать ничего не мог. Надька возвращалась растерянная, видно, и сама она не могла привыкнуть к переменам в своей жизни.
— Я нарочно иду замуж именно за него, потому что его тоже зовут Кеша, — сказала сестра в один из последних, грустных вечеров. Было двенадцать, они пили чай. Сидели друг против друга, смотрели друг на друга, а разговор не вязался. — Чтобы тебе было приятно, — сказала Надька. И вдруг жалобно попросила: — Можешь приворожить его навсегда? Я люблю его.
Наконец наступил день свадьбы. Кеша проснулся на рассвете. Выбрал самую лучшую рубашку, с весёлыми голубыми корабликами, Даже галстук приготовил, хотя не мог терпеть галстуков. Выбрал платье для матери, со всех сторон оглядел её и только тогда занялся сестрой. Никаким её подружкам он не разрешил прийти сюда, пусть топают во Дворец! Ещё два часа Свиристелка принадлежит ему. Он велел ей хорошенько помыться, а сам сидел в кухне, пил чай и ждал, когда она выйдет.
Надькин Кеша не нравился ему. Было в его остреньком носе, твёрдом, остроугольном подбородке что-то лисье, хищное, Но он любил Надьку, Кешу не проведёшь; смотрел на Надьку открыв рот!
— Кеша! — пронзительно позвала Надя.
Она сидела на краешке ванны, закутанная в махровую простыню. Розовое лоснящееся лицо было в крупных каплях, сначала Кеша подумал, что это пот, но Надька морщилась, как маленькая, и капли катились по лицу беспрерывно.
— Ты приходи ко мне в гости, — сказал Кеша Надьке, жалея её.
— Это ты из-за меня не завёл себе жену и детей, да? — Надька на него не смотрела, глотала слёзы.
Кеша почему-то вспомнил Нинку. Но тут же усмехнулся:
