– А то!
– Только не лезь ко мне со своими благотворительными поцелуями! – тут же предупредила Антонова Жанна, когда он помог ей снять куртку и взялся за шарф.
– У тебя пьяные глюки, милочка, – рассмеялся Евгений. – И в мыслях не было!
– Ага! Можно подумать, ты приехал слушать продолжение моего жизнеописания…
– А что, тебе еще есть чего порассказать?
– У меня богатая биография, Женечка!
Жанна провела Антонова в комнату, усадила на огромный диван, обтянутый кожей апельсинового цвета, и, открыв бар, вытащила из него изящную керамическую бутылку, украшенную яркой затейливой росписью.
– Текилу будешь? – спросила она.
Евгений, поднявшись с дивана, вытащил у нее из рук бутылку и сунул обратно в бар со словами:
– Тебе хватит…
– Да кто ты такой?! – возмутилась Жанна.
Антонову показалось, что она только разыгрывает возмущение, а на самом деле рада тому, что он хотя бы таким способом выразил заботу о ней. Она прижалась спиной к шкафчику с баром и закусила губу, на которой удивительно прочно держалась ярко-алая помада. Евгений вздохнул и сказал:
– Я, конечно, никто, нищий кавалер, представитель очень и очень среднего класса, который с трудом наскреб на такси, но…
– Никаких «но»! Ты, похоже, решил, что я такая вся разнесчастная, что меня никто, кроме тебя, никогда не любил, да?! Нет же! Нет! Меня любили! Еще как! Ты знаешь, после рождения… Верочки… я не могла оставаться с Альбертом. Мне казалось, что он в конце концов поймет, кто главный виновник нашего несчастья, и мне тогда не будет спасения! Именно я с ним развелась! Я! Та самая, которая жить ему спокойно не давала! А он, дурачок, даже сопротивлялся разводу, жалел меня… Но я все-таки ушла. Мне давно делал всяческие авансы директор магазина, куда я ходила за продуктами. Герман Успенский. Это потом я узнала, что он никакой не Герман Успенский, а Гриша Удодов… Ха… Смешно, да? То есть выходит, что я не Успенская, а Удодова… Ой! Не могу… До сих пор смех разбирает… Этот Удодов, он купил себе новые документы. Удодов вообще фамилия смешная, а кроме того, оказалось, что он уже успел отсидеть несколько лет за какие-то хищения… я не вникала… Мне было все равно. Гриша-Герман был хорош собой, не стар, богат и меня обожал.
Жанна отлепилась от шкафчика с баром, села на диван, внимательно оглядела лицо Антонова и повторила:
– Обожал. Альберт терпел как неизбежное зло, а Гриша обожал, баловал, покупал сладости, тряпки, золото. Он чем-то напоминал мне тебя, Женька… Вот вроде бы тертый волк, но со мной был так же нежен, как ты… У нас с тобой постели не было, но если бы была, то… В общем, я пыталась начать жить заново. Упросила его не шиковать со свадьбой. Он согласился. Были только свои, самые верные люди. Потом мы съездили на Кипр. Я собиралась его полюбить, Жень… У Гриши был сын от первого брака, с которым он поддерживал отношения. Я радовалась, что могу больше не рожать. Наплела ему с три короба о том, как тяжело родила мертворожденную девочку, после чего стала бесплодной. Он предлагал лечиться за границей. Я, как могла, оттягивала эту поездку. А потом Гришу… убили… Что-то связанное со старым делом о хищении… будто бы он что-то от кого-то укрыл… Не знаю, Женя… Может быть, так оно и было, но в моей памяти, несмотря ни на что, Гриша Удодов остался светлым человеком. Я почти все отдала тем… страшным людям, которые приходили ко мне за Гришиным долгом уже после его похорон. Все: квартиру с обстановкой и тряпками, гараж с машиной и прочее… Они оставили мне мои драгоценности, благородные сволочи… Сказали, что это золото новое, штампованное и интереса для них не представляет. Да, эти вещи мы вместе с Гришей покупали в обыкновенной ювелирке. А еще у меня был старинный золотой крест, тоже даренный мужем. Как раз накануне его смерти я отнесла его одному нашему знакомому ювелиру, который был верным другом Удодова. Там камень болтался, и я боялась, что он выпадет, просила закрепить… На деньги от продажи этого креста и своего «штампованного» золота я перебралась обратно в Питер и даже начала свое дело.
– Слушай, Жанна, я давно хотел спросить, почему именно мужской журнал, не женский? – спросил Антонов.
– Сначала хотела женский, потом представила, что придется писать про любовь, беременность, роды, и поняла: не могу! После Верочки это запретная для меня тема. Питерский бомонд считает, что я эдакая удалая дама, таежная штучка, которая родилась с ружьем в руках, а на самом деле…
– Альберта специально искала?
– Нет. Я вычеркнула его из жизни. Мы случайно встретились на одной светской тусовке. Он сам подошел, и у меня будто все оборвалось внутри. Я не из плаксивых, но тут не могла удержать слез. Так накатило… Он вынужден был меня увезти к себе, потому что я чуть не задыхалась в истерике. Пожалел опять, дурачок. Потом их газету, где Алик тогда работал, собрались прикрыть. Он место искал, а мой журнал был уже стабильным, хорошо продавался. Я его пригласила замом. Он, видно, не рассчитывал, что я опять к нему присосусь, но я, Женя, присосалась. Спала со всеми, кто нравился, и тем не менее опять вязла к нему. Честное слово, считала, что любила!
– А на самом деле?
– Кто же знает, что со мной творилось на самом деле! Альберт называет мою любовь паранойей. Может, так и есть… Я ему жить не давала, Женька, как в юности. Я главных его баб, на которых он нацеливался жениться, пугала фотографиями Верочки. Очень хорошо помогало. Я держала его этими фотографиями подле себя, как на привязи. Шантажировала, в общем… Представляешь, Женя, какая я дрянь! Бросила больного ребенка на произвол судьбы, а мужика, который до сих пор им занимается, шантажировала! Жить не давала! Да и… – Жанна обреченно махнула рукой, – …сама тоже не жила. Если бы не журнал, которому всю себя посвящала, то… наверняка уж что-нибудь сделала над собой…
– Жанна!
– Женя! Мне не нужна твоя жалость! Я тебя сразу предупредила! А рассказала все о себе для того, чтобы ты знал, к кому клеишься! Я мерзость, Женька, дрянь и гадина в одном флаконе!
– Жанна!
– Да, ты еще не знаешь последнего моего подвига! Сейчас расскажу!
– Может быть, не надо, – попытался остановить ее Антонов.
– Ну уж нет! Обнажаться так обнажаться! Не так давно Алик опять глаз положил на одну мадамочку. Так я к ней своего фотографа подослала! Для пробы. Конечно, Алик классический красавец, но вдруг у него, у фотографа, получится эту Елену Прекрасную у Соколовского отбить. И ты представляешь, получилось! Ха-ха! – Жанна поднялась с дивана и опять отправилась к своему бару. – Нет! Я все-таки должна за это выпить! Этот фотограф со мной спал и в любви клялся, а теперь спит с Бертовой Еленой и клянется в любви ей! Фотографа мне, Женька, тоже что-то жалко стало отдавать этой бабе. И я не погнушалась порыться в рабочем столе и карманах куртки Алика, дабы найти что-нибудь такое, что касается этой красотки! И нашла, представляешь, нашла! Всего лишь жалкий счет за телефонные переговоры с ее личной подписью. Скажешь, мелочь – и ошибешься! Я такого с этой ее подписью наворотила! Такого! А вот и достойное завершение всех моих подлостей: у Алика нет Леночки и у фотографа нет Леночки, а у меня, Женюрочка, вообще никого нет: ни Соколовского, ни фотографа Руслана Доренских! Ну как за это не выпить!
