Свет исходил из непонятного источника, из самого воздуха, как будто сочился из разрозненных атомов. Каждый их вздох вызывал свечение, комната утопала в ободряющем сиянии. Пол укрывал громадный ковер, исполинская накидка, сотканная из золотых, коричневых, бронзовых нитей, двух оттенков зеленого, серовато-красного и темно-синего. Стены украшали изумительные творения человеческих рук. Взору представали великолепное собрание панелей из ценной древесины, украшенных резьбой, инкрустацией, глазурью; сцены древности, написанные на холстах; цветовые композиции, призванные передать скорее ощущения, нежели действительность. С одной стороны висели деревянные тарелки, на которых были выложены прямоугольные узоры, изящные и бесконечно разнообразные, из пластинок мыльного камня, малахита и яшмы с миниатюрными вкраплениями киновари, родохрозита и коралла. Рядышком располагался раздел, целиком посвященный светящимся зеленым дискам, которые мерцали и флюоресцировали переливчатыми голубыми пленками и движущимися черными и алыми точками. Тут же были выставлены изображения трехсот чудесных цветков, наследие, не сохранившееся на угасающей земле, и точно такое же количество лучистых узоров, изображенных в одном и том же стиле, однако неизменно чем-то отличающихся от всех остальных. Настоящие шедевры, рожденные руками людей и их разумом.
Дверь позади негромко хлопнула; вздрогнув, двое представителей последних земных времен прошли через зал. Каждый мускул их, каждый нерв был напряжен до предела.
— Хранитель должен быть где-то поблизости, — прошептал Гайял. — В этой галерее чувствуется заботливая рука и неусыпное присутствие.
— Взгляни!
Напротив виднелись две двери, которыми определенно часто пользовались. Гайял быстро пересек зал, но так и не смог открыть их: нигде не было ни щеколды, ни засова, ни замочной скважины, ни ручки. Он постучал по ней костяшками пальцев и замер, но в ответ ему не раздалось ни звука.
Ширл потянула его за рукав.
— Это личная территория. Не стоит так грубо вторгаться на нее.
Гайял отвернулся, и они двинулись по галерее дальше. Прошли мимо воплощений самых смелых мечтаний человечества, той эпохи, когда сосредоточение пыла, воодушевления и созидательной силы творило вещи поистине удивительные.
— Какие великие умы обратились в прах, — качал головой Гайял. — Какие прекрасные души канули в небытие с минувшими эпохами, какие поразительные творения постигло невозвратимое забвение… Подобных им не будет никогда; сейчас, в последние быстротечные мгновения земной жизни человечество медленно гниет, точно перезревший плод. Вместо того чтобы преобразовывать мир и подчинять себе, мы предпочитаем дурить его при помощи колдовства.
— Но ты, Гайял, — другой, — сказала Ширл, — Ты не такой…
— Я знал сие с самого начала, — с жаром заявил юноша. — С самого рождения эта жажда не отпускала меня, и я проделал многотрудный путь из скучного дворца в Сферре, чтобы стать учеником Хранителя… Меня не удовлетворяли бездумные достижения волшебников, механически зубрящих всю свою премудрость.
Ширл устремила на него восхищенный взор, и Гайял немного смутился.
* * *
Помещение стало шире. Теперь пощелкивание, которое они слышали в темном вестибюле, возобновилось, стало более громким, более зловещим. Похоже, оно проникало в галерею сквозь арку в стене напротив. Гайял бесшумно подобрался к проему, Ширл — следом. Они заглянули в соседний зал. Огромная морда взирала на них со стены, размером больше самого Гайяла. Подбородок покоился на полу, череп наклонно уходил в стену.
Гайял смотрел на него во все глаза. Посреди торжества красоты столь гротескный лик казался неуместным диссонансом, созданным безумцем. Безобразными и отталкивающими были его черты, исполненные тошнотворного слабоумия и непристойности. Кожа отливала сизым блеском, глаза мутно таращились из раскосых складок зеленоватой ткани. Вместо носа у него была небольшая шишка, вместо рта — омерзительный мясистый провал.
Охваченный внезапной нерешительностью, Гайял обернулся к Ширл.
— Не странно ли, что это творение удостоилось места здесь, в Музее человечества?
Ширл не сводила с лика широко распахнутых и исполненных муки глаз. Губы ее приоткрылись, задрожали, по подбородку побежала струйка влаги. Трясущимися непослушными руками она вцепилась в его рукав, потащила обратно в галерею.
— Гайял, — закричала она, — Гайял, уйдем отсюда! — Голос ее сорвался на визг.
Он изумленно обернулся к ней.
— Это кошмарное существо в том зале…
— Всего лишь болезненная игра воображения древнего творца.
— Оно живое!
— Быть того не может.
— Оно живое, — лепетала девушка. — Оно посмотрело на меня, потом повернулось, взглянуло на тебя. И шевельнулось — тогда я увлекла тебя прочь…
Гайял с недоверием взглянул сквозь арку в зал. Жуткий лик изменился, безразличие сменил интерес, остекленевший взгляд прояснился. Губы искривились, рот открылся, и вывалился огромный серый язык, с которого метнулось щупальце, покрытое слизью, и потянулось к лодыжке Гайяла. Тот отскочил в сторону, щупальце промахнулось и свилось в кольцо.
Гайял, загнанный в угол, чувствуя, как внутри все собирается в липкий ком страха, бросился обратно в галерею. Щупальце настигло Ширл, ухватило ее за щиколотку. Глаза монстра заблестели, на вываленном языке вспухла еще одна шишка, вытянулось новое щупальце… Девушка пошатнулась, упала ничком, на губах выступила пена. Гайял закричал и не слышал собственного крика, кричал пронзительно и безумно, бросился вперед, размахивая кинжалом. Он полоснул им склизкое щупальце, но клинок отскочил, будто даже бездушная сталь пришла в ужас. Пересиливая подступающую к горлу тошноту, Гайял схватил щупальце и из последних сил пригвоздил его кинжалом к полу.
Морда сморщилась, щупальце дернулось от боли. Гайял втащил Ширл в галерею, подхватил на руки и понес в безопасное укрытие. Исполненный ненависти и страха, он заглянул в арочный проем. Рот закрылся и теперь разочарованно щерился, обманувшись в своих вожделениях. Однако глазам Гайяла предстало небывалое зрелище: из мокрой ноздри показалось что-то, заклубилось, принялось извиваться, пока в конце концов не образовало высокую фигуру в белом одеянии — фигуру с искаженным лицом и глазами, похожими на впадины в черепе. Поскуливая и похныкивая от отвращения к свету, видение вплыло в галерею.
Гайял стоял как вкопанный. Он перестал бояться, страх не имел больше власти над его разумом. Разве это существо сможет причинить ему вред? Гайял схватит его голыми руками, обратит во вздыхающий туман.
— Уймись, уймись, уймись, — раздался вдруг голос. — Уймись, уймись, уймись. Мои амулеты и талисманы, недобрый день для Торсингола… Сгинь, дух, вернись в свою ноздрю, вернись, сгинь, сгинь, говорю тебе! Прочь, а не то пущу в ход актинические лучи. Посягательство запрещено последним приказом Ликургата, о да, Ликургата Торсингола. Посему сгинь!
