Мягкий свет лампы на гибком стебле падал на его узкое женственное лицо. На необыкновенно гладкий лоб, на который не набегали морщины, даже когда он приподнимал свои черные тонкие брови. Изюмов был красив, обладал почти аристократическим шармом. Густые, черные, коротко стриженные волосы с натуральным изящным завитком спереди, уши слегка на отлете. Прямо-таки совершенные линии носа, узкий рот, в очертаниях которого угадывается некий знак смирения, и, может быть, именно в силу этого губы подчеркивают чувственность натуры. Белая кожа, заостренный подбородок, еще более удлиненный точно отмеренной бородкой с рыжей искрой. А в глазах та самая тоска, которая полностью отвечает стереотипному образу русской тройки, улетающей в студеную зимнюю ночь.
Его усталое тело содрогнулось, и он чуть не отскочил от стола. Внезапная мысль буквально пронзила все его существо. У Сони от рождения не было матки. И тут обожгло нервы, даже сердце забухало. Он вдруг начал думать по-русски — впервые за много лет — и сыпать русской бранью, так как не мог найти папки с заключением судебного медика. Заключение, ксерокопию которого он не слишком красивым путем раздобыл в Инсбруке. Изюмов рылся в бумагах, перетряхивал их и перелопачивал, становясь все нервознее. Наконец он нашел нужную бумагу, в самом низу, и у него перехватило дыхание. Он читал и вновь перечитывал.
Хромосомный набор 46, XY… андрогенная невосприимчивость всех тканей… Отсутствие матки и яичников… В паху формирование яичек… Однако тестостерон не оказывает действия… наружные половые органы женского типа…
Он не мог оторваться от этих слов. Потом у него началось головокружение. Он пробежал глазами фразы Эстер Ромбах о мертвом ягненке, и тут Константина Изюмова осенила догадка, что в Мауди Латур происходит или повторяется нечто неимоверное. Существует ли какая-то связь между Соней Изюмовой, Мауди Латур, мертвым ягненком, припадком в «Галло неро» и наконец — попыткой убийства? И тут на него словно подуло совсем другим ветром, и он разразился смехом. Да, он хохотал, и это был такой безумный хохот, что самому стало страшно.
В последующие дни он оставил все эти вещи в покое, но сам успокоиться не мог. В конце концов он взял трубку и позвонил в Терезианум, чтобы договориться о встрече с Эстер.
Разве? Я так сказала? Что-то не припоминается. Но ведь это зафиксировано в протоколе. Изюмов знал, что она лжет, и чувствовал, что ни угроза, ни мягкость ему не помогут.
Может ли она сейчас уйти? Может. Но может и вернуться, если совесть подскажет. Он не полицейский.
После встречи с Эстер его понесло в клинику, было безотчетное стремление повидать Мауди. Он уже стоял перед дверью в палату № 534, но неожиданная мысль сбила его с толку. Он отпустил дверную ручку, повернулся и ушел. Изюмов решил с этого момента находиться как можно ближе к Мауди, но так, чтобы она не знала об этом. Только так можно познать тайны этого человека. А может быть, и Сони. В полдень он сел за свою электронную машинку и набросал странную заметку по вопросу о смертной казни. Эта заметка стала бомбой, поскольку придавала совершившемуся покушению явный общественный параметр, чего раньше не было. Рассуждения Изюмова разбудили бесчисленные умы и души, которые давно ждали случая дать выход своим обидам на окружающий мир. Целые недели шла читательская дискуссия, в которой взвешивались все «за» и «против», да, газета «Тат» организовала свой собственный форум, где каждый мог наконец-то произнести свои тирады в более или менее изящной форме. Примечательно и то обстоятельство, что отдел местной хроники бдительно следил за тем, чтобы голоса в пользу смертной казни имели небольшой перевес.
К несчастью, в те самые дни дети Эркема Йылмаза — это имя знают во всех домах-башнях турецкого анклава — совершили несколько квартирных и магазинных краж. И недовольство жителей долины обрело желанную проекцию турецкой диаспоры. Дело в том, что автобаны были уже проложены, а темные восточные глаза стали уже ненужной деталью якобсротского быта. Но что самое скверное: эти темные глаза смотрели гордо, а турецкие уста без ошибок говорили на рейнтальском диалекте.
Жителя долины невозможно превзойти в одном: вместо того чтобы почувствовать собственную печаль, он просто от нее уходит. Сознательно или бессознательно. Ругаясь на чем свет стоит или улепетывая по-тихому. В любом случае его нет дома, когда его хочет посетить жизнь, во всем своем великолепии или со всей своей жестокостью. Он всегда говорит, что его нет дома.
Мауди наслаждалась. Визитов стало гораздо меньше. Интерес угасал. В конце концов, даже общественный. Лишь Марго и Амрай ежедневно поднимались к ней в палату. И еще кое-кто. Это был однорукий Стив. С усердием образцового гимназиста он излагал ей учебный материал пропущенных уроков. Говорил, что сейчас изучаются линейные уравнения с двумя переменными, но на самом деле тут кое-чем можно маленько пренебречь. Что теперь проходят Lesson VII — Environmental pollution[22] и он выписал для Мауди слова, а по истории — саксонские походы Карла Великого. Но о каком бы предмете Стив ни говорил, для него все упиралось в предмет Первой любви. Он так мучительно влюбился в Мауди, что когда входил в клинику, сердце уже стучало навзрыд.
Он часами просиживал у ее кровати, и однажды с ним произошло нечто необъяснимое. Он не знал, что и думать. Ощущение муки и избавления одновременно. Тогда рядом находилась сестра, она перестилала постель Мауди. И в какой-то момент Мауди оказалась облаченной лишь в шелковый халатик с напечатанными на ткани словами: Happy together[23]. Разумеется, Стив тотчас же отвел глаза, но все же с опозданием, и его взгляд успел скользнуть по ее груди и отчетливо разглядеть обозначающую ее светотень и два обтянутых шелком бутона. Тут его бросило и в жар, и в озноб. Он не мог подавить глубокого вздоха. Руки дрожали, он чувствовал, что вот-вот может забыться. При этом он испытывал наслаждение, хотя не без чувства стыда. Голову, запылавшую ярче томата, он уткнул в листочек с линейными уравнениями, тетрадь просто вдавил в колени так, что все стало еще страшнее, он возбуждался еще больше. Потом он ощутил тепло этого почти беспамятного состояния, и ему стало страшно. Когда это прошло, он ободрял себя надеждой, что такого ему больше не придется испытать.
Был момент, когда он склонился над ней, оказавшись в невероятной близости от ее головы, чтобы показать на карте Огненную землю и маршрут Магеллана, и тут он ощутил живой, очень телесный запах ее взъерошенных русых курчавых волос. Этот запах он уже не мог забыть, и впоследствии стоило ему приблизиться к какой-нибудь девушке, как ему чудился именно аромат волос Мауди. Он и впрямь настигал его. Стив страдал от этого воспоминания, которое всегда было сильнее реальности. Он страдал от своей несправедливости по отношению к другой девушке. Его правая рука воспевала не девушку, она воспевала Мауди.
Наконец он набрался храбрости открыться ей. Ему было мучительно, да и казалось даже неразумным вкладывать всю силу своего чувства в Государство франков, в Линейные уравнения или в Питательные вакуоли пресноводных амеб.
