И по обе стороны от крепости — пристань с многочисленными корабликами.
Я никогда не видел ничего подобного наяву.
Ни такого белого города, ни таких уютных домиков, ни такого красивого неба, ни такого прозрачного моря.
Различим каждый камешек на дне.
И стайки рыбок, мельтешащие возле камушков.
Рыбки странные — все будто одинакового размера, серебристые, с чёрными пятнышками у хвоста.
Пятнышко с одной стороны и пятнышко — с другой.
По идее, с берега я не могу видеть эти пятнышки так отчётливо, но я их вижу, вижу и шевелящих иглами чёрных морских ежей, и странные тёмно–синие звёзды, и губки с колышущейся бахромой щупальцев.
Я отступаю от берега, поворачиваюсь и почти бегу вдоль набережной.
Точка корабля, увозящего Симбу, уже исчезла, и времени у меня в обрез.
Белый город спит — слишком рано.
Закрыты припортовые ресторанчики, кафе и бары, ещё не спустились к морю владельцы одно–, двух– и трехмачтовых яхт.
Папенька перед отъездом долго убеждал матушку, что они обязательно должны отправиться в круиз на яхте, хоть на один день.
— Ты не представляешь, — говорил он ей, — как это здорово!
— Отчего же! — возражала матушка. — Очень хорошо представляю, посадят нас на какую–то лодку и начнут возить взад–вперед, солнце палит, я обязательно сгорю…
— А ты будешь мазаться кремом, — уговаривал папенька, — тогда не сгоришь, но зато какой воздух, какие виды!
И они опять начали ругаться, но сейчас я жалею, что папеньки нет рядом, он умеет ставить паруса, по крайней мере на словах умеет.
Он умеет, а я — нет.
Даже наберись я наглости и запрыгни на борт любого из этих суденышек, я просто не соображу, что делать дальше.
Вначале надо выбрать якорь, это я знаю.
Якорь или поднимают вручную, или включают специальную маленькую лебёдку.
Последнее, наверное, проще.
Но вот что потом?
Я опять оглядываю горизонт.
Пиратский корабль давно скрылся из виду.
Симба вне досягаемости, но я должен спасти её.
Можно попытаться найти вёсельную лодку, однако на вёслах мне не догнать корабль.
Несмотря на то, что это странное море так спокойно и до невозможности прозрачно.
И ветра почти не чувствуется, хотя как я тогда пойду под парусами?
Я останавливаюсь около очередной яхты, приткнувшейся к причалу, и понимаю, что всё бессмысленно.
Симба, любовь моя, ты навсегда исчезла за горизонтом.
Главный гад заставит тебя выйти за него замуж, а я этого не переживу.
И покончу с собой прямо здесь, на пока ещё пустынной набережной белого города.
— Симба! — кричу я. — Симба! Ты где?
Одинокая чайка кружит над прибрежной волной, стайки серебристых рыбок с чёрными пятнышками у хвоста всё вьются на мелководье, и всё шевелят бахромой своих щупальцев губки, контрастно выделяющиеся на сероватом донном песке.
Симба не отвечает, и я догадываюсь, что ей очень плохо.
Она сидит в тёмной маленькой каюте, её заперли на замок, она плачет и ждёт, когда же её спасут.
А я не могу её спасти, я не умею ставить паруса и держать штурвал — так, по–моему, называется эта похожая на автомобильный руль хреновина, которую крутят по часовой стрелке и против.
И я трачу время, я теряю кучу времени, бестолково бегая по белому берегу вдоль белых домов.
Чайка взмывает ввысь, в клюве у неё трепещет серебристая рыбёшка, кажется, я вижу даже чёрное пятнышко у хвоста.
Мне страшно, мне хочется плюхнуться в воду и улечься на самое дно, превратиться в морского ежа, или в синюю морскую звезду, или в губку, или — в цветную гальку, коричневую, белую, красную.
— Симба! — опять кричу я. — Симба!
Симба не отвечает, и я прыгаю в странную, жемчужно–прозрачную воду.
Я умею плавать, пусть и не так хорошо, как папенька.
И если я не в состоянии поставить парус, то поплыву, загребая руками.
Туда, к горизонту, где скрылся корабль, на котором увозят Симбу.
Белый город остаётся за спиной, как остаются и яхты, и оба волнолома, и вся бухта с возвышающейся над ней крепостью.
И тут я понимаю, что плыть дальше у меня нет сил.
Что сейчас я пойду на дно и никогда не увижу Симбу.
Действительно — никогда.
На самом деле — никогда.
И вообще больше ничего не увижу.
Меня просто не станет, мои лёгкие заполнятся водой, я буду лежать на дне, под толщей жемчужно–прозрачной воды, а серебристые рыбёшки, морские ежи, звезды и губки будут радоваться, что у них так много пищи.
Появятся и другие твари, которых я не заметил у берега.
Крабы и осьминоги, к примеру.
Живых крабов я видел, а осьминогов — никогда, только по телевизору и на картинке в учебнике.
Опять это слово — никогда.
Меня трясёт от него, знобит, будто я лежу в постели с высокой температурой, и рядом никого, кто дал бы спасительную таблетку.
Или натёр мне лоб разведённым уксусом, как натирала матушка, когда я был совсем маленький.
Я начинаю опускаться на дно, я не хочу тонуть, но плыть я не могу.
Мне не спасти Симбу.
И не жениться на ней.
Это плохой сон, хотя и очень красивый.
Во всяком случае, прежде мне не снились такой белый город и такое прозрачное море.
И небо, чей цвет растворяется в жемчужном цвете воды.
Мне хочется одного — чтобы сон скорее закончился, и я проснулся на суше.
В своём городе, в Симбиной квартирке у подножия горы.
Я не хочу, чтобы по мне ползали крабы и прочая морская живность, я пытаюсь последним усилием вынырнуть из сна, и — ура! — мне это удаётся.
Я открываю глаза, сквозь шторы на окне пробивается луч солнца.
Ещё совсем слабый, видимо, только–только начался восход.
Я лежу весь мокрый от пота и тяжело дышу.
Безумный сон отступил, белый город остался там, куда утром уходят сны.
И тут я вспоминаю, что должен делать.
Я напрочь забыл об этом во сне, но сейчас вспомнил.
Про гору и про то, что там, на вершине, есть нечто, что мешает всем нам.
И прежде всего — Симбе.
Вечером я чётко понял, что с утра мне надо встать пораньше и улизнуть из квартиры, так, чтобы Симба не проснулась.
