Убедившись, что бунтовщики еще не подошли, а подготовка к обороне идет полным ходом, капитан поднялся наверх.
На третьем ярусе, когда-то служившем комнатой отдыха Алексея Тишайшего, тоже кипела работа. Бабы и девки протирали пыль (где-то уже и тряпки нашли), затыкали всякой всячиной битые стекла и уже пытались затопить раскуроченной мебелью небольшую печку. Верно, труба не чищена со времен самого Тишайшего, и дым вылезал наружу. Младенец Карлуша спокойно спал в уголку, рядом со спящей кормилицей (чухонку ничем не проймешь!), а две фрейлины, в компании самой царицы, заряжали тяжелые охотничьи ружья. Узрев огрех, Анна выхватила шомпол и напустилась с руганью:
– Ты зачем пыж вставляешь, дура? Вначале порох засыпь, пулю вложи, а уж потом запыживай!
Увидев своего капитана, государыня расцвела в улыбке. Вспомнив, что улыбаться не время, спросила:
– Ну как там, скоро штурм-то начнется?
– Ждем, государыня, – пожал плечами капитан. – Думаю, скоро прибудут.
– Может, гонца к кому-нить послать? – с надеждой поинтересовалась Анна. – Кто там из верных-то остался? Сам-то как думаешь?
– Верные-то? – переспросил капитан. Вздохнув, честно ответил: – А хрен его знает – прости, государыня, за резкое слово – кто сейчас верные-то. Я сейчас только тем верю, кто с нами. Ежели верные есть – сами сюда придут. Гонца посылать – гиблое дело. – Желая слегка развеселить женщину, сообщил: – Солдаты внизу мешки с мукой нашли. Сядем в осаду – с голода не пропадем.
– Будем муку жевать да снегом заедать! – поддакнула императрица, а потом расхохоталась.
– Ты че, государыня? – настороженно спросил капитан.
– А… – махнула рукой императрица и пояснила: – Управляющий жалобился – мол, из пекарни мука пропала. Искал-искал, никак найти не мог. Я уж его и выпороть приказала. Думала – сам украл. А мука, вишь, она где.
– Так, может, сам и украл да сюда и сложил, – предположил Бобылев. – Зато – нам сгодится. А может, она еще и не понадобится.
– Дай-то Бог, – перекрестилась царица. Покачав головой, сказала сквозь зубы: – Ну, Лизка, ну, змеища. Я-то к ней со всею душой, а она в мою душу плюнула. Надо было ее сразу в монастырь отправлять.
Снизу послышался шум. Бобылев метнулся к окну, но из-за треснувшего и грязного стекла рассмотреть ничего не смог. Но, не иначе, прибыли дозорные. Надо идти вниз… Надо. А вот перед тем как идти, капитан решился-таки сказать о том, чего и хотел сказать, и не решался.
– Государыня, – попросил он, взяв в свою руку ладонь Анны. – Нам бы в сторонку отойти, сказать кое-что хочу.
– Отойти? Нам?! – удивилась царица и уже открыла рот, чтобы выгнать девок, но взгляд упал на спящего младенца, и Анна послушно отошла к окну.
– Я, государыня, прощения хочу попросить, – пряча глаза в пол, сказал капитан. – Виновен я перед тобой. Ох, виновен…
– Так, может, лучше тебе не говорить, а мне и не знать? – грустно усмехнулась Анна, проведя ладонью по щеке своего фаворита.
– Не, не могу я так больше! Можешь на плаху меня отправить, четвертовать. Все лучше, чем маяться! – помотал головой Бобылев. Помявшись, а потом, набравшись духу, как будто желая вступить в холодную воду, решительно сказал: – Прости, государыня, не придет к тебе Эрнестушка-то…
– Не надо! – зажала Анна ему рот. Потом горячим шепотом: – Молчи, дурак… – Капитан, поклонившись в пояс государыне, резко повернулся и побежал вниз, а царица, размашисто перекрестив его спину, лишь вздохнула и одними губами выдавила: – Дурак, ой дурак…
Шум внизу создали вернувшиеся дозорные. Кавалергарды пытались втащить в башню лошадей и спорили с преображенцами. Увидев капитана, притихли.
– Ну что там? – спросил Бобылев. – Где мятежники-то?
– К Измайловскому подступили. С минуты на минуту здесь будут, – мрачно доложил один из кавалеристов. С надеждой посмотрев на капитана, попросил: – Ваше высокоблагородие, дозвольте коней тут оставить.
Андрей, оценив обстановку, помотал головой:
– Коней – на волю.
– Правильно, ваше высокоблагородие. Самим тесно, – поддержал его Митрофан Егорыч.
Кавалергарды замешкались и Бобылев повысил голос:
– Быстрее, чтобы духу их здесь не было. – Потом добавил, вселяя надежду: – Как бунтовщиков отгоним, обратно их заберете.
Кавалергарды со слезами на глазах выгнали коней за пределы башни, а преображенцы, прикрыв ворота, принялись заваливать их всяким хламом.
Снаружи, откуда-то издалека, донесся стук барабана, отбивавшего ритм шагов и рулады флейты. Постепенно звуки приближались. Капитан, отодвинув солдат, приник к окну. Ругнулся. Не жалея кафтана, принялся оттирать рукавом крошечное стекло, засиженное мухами. Получилось неважно – вся грязь снаружи. Но кое-что удалось рассмотреть.
Семеновцы выстроились шагов за двести. Впереди – три всадника. Двое высоких мужчин и одна баба, в шубе, наброшенной поверх кирасы, – верно, Головкин с Ягужинским и Елизавета.
Бобылев так увлекся, что не услышал за спиной грузные шаги. И только когда в затылок тяжело задышали, понял – императрица! Отодвинувшись, уступил место.
– Грязно-то уж больно, – скривилась Анна. Подумав, приказала: – Раму-то высадите, что ли.
– Ветер холодный, – попытался отговорить ее капитан, но государыня отмахнулась: – Нешто, перетерпим.
Один из гвардейцев, от великой радости услужить государыне, размахнулся и, ото всей дури, треснул прикладом по раме. Капитан едва успел отдернуть царицу в сторону и прикрыть ее собой от осколков.
– Виноват, матушка-государыня! – побелел солдат от ужаса.
– Чего матушка-то? Ты, дурачина чертов, полковника своего чуть без глаз не оставил! – хмыкнула царица, разворачивая к себе капитана. Ухватив за осколок, попавший-таки в шею, быстро вытащила его и спросила с обеспокоенностью: – Больно?
– Ничего, государыня, – улыбнулся Бобылев. – Бывало и хуже.
– До свадьбы заживет! – брякнул Митрофан Егорыч и, пользуясь своим положением старого солдата, густо заржал.
Анна Иоанновна прикусила губу, но смолчала. Верно, слова солдата ей не понравились, но что тут сказать? Прикрикнуть на старика, чтобы рот не разевал? Можно, конечно, только по-дурацки получится. О том, что капитан Бобылев – ее фаворит, известно не только в Преображенском полку, но и во всей Москве, если не по всей России. Знали, но помалкивали. Дело-то такое, житейское. Вон Екатерина, супруга Петра Великого, еще при живом муже хахалей имела (хотя и рубил великий государь им головы), а уж после смерти так и подавно.
Анна все же смутилась. Пытаясь скрыть неположенное по рангу чувство, грубовато сказала:
– Ну че там изменщики-то телятся? Или уговаривать станут?
– Так щас и увидим, – невозмутимо отозвался сержант. – Матушка-государыня, кто командовать-то будет? Ты сама али господин полковник?
