– Что с тобой, Беатрис? – сказала она. – Я не в силах понять, что у тебя на уме. Ты – моя родная дочь, но для меня всегда остается неразрешимой загадкой, о чем ты в тот или иной момент думаешь.
Я что-то пробормотала невнятно, не находя нужных слов. Сердце все еще взволнованно и глухо стучало у меня в груди после того, как мне померещился Ральф на ложе моих родителей. Всего через несколько минут после того злосчастного видения я была не в силах объясняться с матерью, не в силах смотреть ей в лицо.
– В этом доме явно творится что-то не то, – вдруг с уверенностью сказала она. – Меня здесь держали за дурочку, но я далеко не глупа. И прекрасно чувствую, если в доме происходит что-то нехорошее, а в данный момент это именно так.
Я протянула к ней руки – отчасти просто из желания к ней прикоснуться, но в основном желая развеять те мысли, которые, как я всерьез опасалась, у нее возникли. Однако она не только не сжала мои руки в своих, но и не сделала ко мне ни шагу. Она так и осталась на месте, не испытывая ни малейшей благодарности за мой почти детский порыв; она по-прежнему смотрела на меня холодно и вопрошающе, и этот взгляд лишал меня мужества.
– Ты и отца своего любила не так, как это делают обычные дети, – убежденно заявила она. – Я всю твою жизнь за тобой следила. Ты любила его, потому что он был сквайром, хозяином Широкого Дола. Я это твердо знаю. Хотя никому никогда не было дела до того, что я знаю и о чем я думаю. Но я всегда понимала: эта твоя любовь до некоторой степени… опасна.
Я невольно охнула, ибо ей удалось отыскать это ужасное, точное, высвечивающее правду слово, и переплела пальцы лежавших на коленях рук, чтобы хоть как-то скрыть то, как сильно они дрожат. Я чувствовала, что мое лицо, повернутое к матери, белее простыни. Даже если б я была убийцей и меня допрашивали в суде, я бы, наверное, не испытывала такого чувства вины и такого страха. И это, по всей вероятности, было ей совершенно ясно.
– Мама… – снова прошептала я, умоляя ее прекратить этот безжалостный поток предположений, которые, точно путеводная нить в лабиринте, могли привести ее туда, где скрывалась истина, глубоко запрятанная в тайниках моей души.
Она, наконец, отлепилась от своего комода и двинулась ко мне. На этот раз я чуть не отшатнулась от нее, но что-то – какая-то гордость, какая-то сила? – остановило меня, и я стояла совершенно неподвижно, как скала, и храбро смотрела ей в лицо своими лживыми глазами.
– Беатрис, я готовлю помолвку Гарри и Селии, – сказала она, и я заметила, что глаза ее блестят от слез. – Ни одна женщина не испытывает радости, когда в ее дом приходит новая хозяйка. Ни одна женщина не хочет, чтобы ее сын отвернулся от нее ради своей молодой жены. Я иду на это только ради Гарри. – Мама помолчала и решительно прибавила: – И ради тебя! Ты должна избавиться от чар этой земли и ее хозяина, тебя необходимо от этого избавить. И потом, когда в доме появится молодая женщина, немного постарше тебя, ты станешь чаще выезжать. Ты сможешь вместе с Селией посещать Хейверингов, сможешь вместе с ними ездить в Лондон. И Гарри будет увлечен своей молодой женой, так что на тебя у него будет оставаться гораздо меньше времени.
– Так вы, мама, хотите встать между Гарри и мной? – спросила я, охваченная возмущением.
– Да, – храбро ответила она. – У нас в доме явно поселилось некое зло. Какое именно, я пока сказать не могу, но я отчетливо чувствую его присутствие. Словно намек на страшную опасность. Я чувствую запах этого зла в каждой комнате, где вы с Гарри работаете вместе. Пойми, вы оба – мои дети. И я должна хранить вас обоих. Должна спасти вас от любой опасности, какая бы всем нам в этом доме ни угрожала.
Собрав остатки мужества, я изобразила на лице самоуверенную улыбку и, во что бы то ни стало пытаясь ее удержать, сказала:
– Ах, мама, вы просто слишком опечалены смертью папы, вы все еще сильно горюете, как, впрочем, и мы с Гарри. Но, уверяю вас, мои отношения с братом не несут в себе никакой опасности, никакой угрозы. Мы с Гарри – просто брат и сестра, которые пытаются продолжать делать то, что так успешно делал наш отец. Хотя, конечно, нам не хватает для этого ни знаний, ни умения. Это просто работа, мама, обыкновенная каждодневная работа. Надеюсь, Селия поможет нам разрядить обстановку и скоро жизнь в Широком Доле снова наладится.
Мать только вздохнула в ответ, и плечи ее дрогнули, словно она была охвачена нервным ознобом. Затем она выпрямилась и сказала:
– Мне бы так хотелось быть в этом уверенной. Иногда мне кажется, что я теряю рассудок, раз мне повсюду мерещатся всякие опасности. Полагаю, ты права, Беатрис. Это горе и печаль проложили в мою душу путь для разных глупых мыслей. Прости меня, дорогая, если я встревожила тебя своими словами. Но все же не забывай, что я тебе сказала. Теперь, когда твоего отца больше нет на свете, именно мне придется нести за тебя ответственность. Тебе, безусловно, следует вести более нормальную жизнь, свойственную девушке. Пока Гарри и впрямь нужна твоя помощь, и ты помогай ему чем сможешь, но учти, Беатрис: как только он женится, ты уже не будешь столь необходима и Гарри, и Широкому Долу. И я очень надеюсь, что ты охотно примешь эти неизбежные перемены.
Я склонила голову, но глаза мои под опущенными веками улыбались.
– Да, мама, конечно, – покорно промолвила я. И подумала: «Никто не заставит меня сидеть в гостиной с дурацкой вышивкой в руках, когда летнее солнце светит так жарко, когда за жнецами в поле нужен глаз да глаз!» И я прекрасно понимала, что маме меня никогда не удержать.
Но из-за этой помолвки я в очередной раз почувствовала всю свою уязвимость. Собственно, у меня и раньше не было никакого конкретного плана действий. Все планы строил Ральф, и ему уже пришлось расплатиться за то, что он слишком поспешил претворить в жизнь свои злодейские намерения. А я до сих пор всего лишь позволяла этим солнечным денькам пролетать мимо один за другим, наслаждаясь ими, точно беспечный ребенок. В то лето я даже в полях перестала быть главным действующим лицом, хотя по-прежнему знала об этой земле гораздо больше, чем было дано узнать Гарри. Я гораздо лучше его понимала и нужды этой земли, и нужды живущих на ней людей, и все особенности нашего хозяйства, несколько отличавшиеся от уже ставших привычными норм. Но в то лето звезда Гарри была в зените, и хотя я по-прежнему могла отдавать приказания и командовать крестьянами, но стоило ему выйти в поле, и казалось, что взошло солнце.
Впрочем, он так и не научился контролировать работу жнецов. В отличие от меня, он был с ними и чересчур дружелюбен, и с эксцентрической настойчивостью все время сам хватался за серп, действуя весьма неумело, и был чересчур чужд им, чересчур далек от них. И по-прежнему надолго оставлял их без присмотра, возвращаясь домой пить чай или обедать. Они и сами предпочитали, чтобы за их работой наблюдала я, и знали, что уж я-то со всем справлюсь отлично: и за ровностью ряда прослежу, и проверю количество убранного зерна, и спланирую задание на завтра, и предоставлю им возможность самим делать все остальное. А когда девушки приносили из деревни большие фляги с сидром и домашним пивом, а также огромные хрустящие караваи золотистого хлеба, то каждый работник знал, что я непременно усядусь вместе со всеми на колком жнивье и буду есть с не меньшим аппетитом и удовольствием, чем они сами.
