– Я в это уже не верю.
– И с каких пор ты не веришь в это, Эля?
– С давних пор. Не знаю. Порой мне кажется, что я не верю в это с того самого момента, когда ты не оплатил свой проезд. Помнишь, наша первая встреча. А я так надеялась.
Это был удар в самое сердце. И я не виноват, что букет хризантем оказался таким хрупким, а мои неумелые руки здесь абсолютно ни при чем. Они прекрасно знают, как держать зонтик, мои неумелые руки.
Я очнулся, стоило бомжихе допеть весь свой репертуар из битлов и перейти к Шаляпину. “Интересно, – подумал я, – вроде, сегодня обошлось без пинков”.
Впрочем, все еще только начиналось. Не успел я выйти из перехода и встать под арку на одной из центральных улиц, не успел я расчехлить гитару, как та же самая бомжиха, но уже в экстравагантной худой шляпке, пристроилась возле меня.
Я пытался петь, не обращая на нее внимания, пусть слушает. Но бомжиха, привыкшая сама быть звездой, начала зазывать толпу, выкрикивая что-то ужасное. “Подходите, люди добрые, здесь вас не обидят”.
Она ерничала, выклянчивала для меня сигареты и пиво. Материлась и визжала. Пыталась петь теми же зазывающими интонациями, танцевать теми же клянчащими глазами. А я смотрел на нее и радовался, что Эли нет рядом, что она ушла, что она не распугивает толпу.
– Давай деньги, – сказала бомжиха, когда я решил свернуть наш совместный концерт.
– Слушай, пора прекращать это безобразие.
– А зря я, что ли, старалась, собирала народ, приносила тебе сигареты?
– Да ты только отталкивала людей.
– Да, я уродлива, ну и что? Зато я служительница гражданского бога. Гражданскому богу тоже нужны жертвоприношения.
– Возьми, – сорвался я, – хотя ты отвратительно пела.
– Плевать.
– И все-таки ты очень отвратительно пела. Хуже некуда.
– А я говорю – плевать, я пела, как могла. Людям нравится, а чистого звука в природе не бывает.
– Бывает, чистый звук – это звук травы на болотах, – заметил я и пошел в сторону того дома, где когда-то росла волшебная трава (ныне подстилка из соломинок), на которой, разметав свои чудесно пахнущие волосы, еще вчера возлежала ты.
О нелюбви
(История с вариациями)
Я лежал в комнате и прислушивался к тишине, охраняемой каменными вековыми стенами и тяжелыми каменными вeками, сквозь которые так тяжело пробиться звонку. И все же он, звонок, и еще эти ее слова, сквозь треск и шипение, мол, ML умерла, словно само море пыталось пробиться ко мне через плиты набережной, словно я держу у уха не трубку с запутанным проводом, а лихо закрученную стихией раковину. И пока они доходили до моего полусонного сознания, пока ворвавшаяся реальность размывала остатки сновидений, слизывая шершавым языком моря крохи песка из сна (кажется, мне снился залитый солнцем маленький необитаемый песчаный островок с одинокой ананасовой пальмой), Рита успела задать еще пару банальных, ничего не значащих вопросов, среди которых: “Ну как ты там поживаешь?” – на что я даже успел глубоко вздохнуть, и она как нельзя более точно истолковала мой выдох: мол, я тебя понимаю, я понимаю, как тяжело начинать все с начала.
– Подожди, как “умерла”? – прервал я ее, приподнимаясь на локте.
– Бросилась с Золотого моста в залив Сан-Франциско… Но ты держись там, не раскисай.
Я огляделся, за что бы ухватиться, но на столе были только волглая тряпка и крошки.
1
И не успел я положить трубку, как волна упущенных возможностей вкупе с воспоминаниями захлестнули меня с головой.
Она всегда настигает меня, эта стальная волна-стена – рано или поздно. И какой смысл держаться, когда она все равно тебя найдет и раздавит, пришибет сверху, с головокружительной высоты: валуном, каплей, слезой?
Стоит тебе только подумать, что все позади, что ты молодец, что справился, выдержал, выкарабкался, как она достанет тебя из самых глубин мировой морской тоски с ее солеными пластами. Достанет, как всегда, в самый неподходящий момент. И ты, расслабленный, расклеенный, неподготовленный, захлебнешься собственным плачем. Рыданием из самых недр сдавленной грудной клетки. Ведь все настоящее произрастает из глубины.
Так какого черта ждать? Не в силах больше оставаться в комнате без воздуха, я вышел из дома, чтобы не выйти из себя окончательно, не сойти с ума, и пошел по слабо освещенной улице искать точно такую же женщину, как ты. Слышишь, я еще хочу жить и любить, любить тебя…
Мне просто необходимо почувствовать тебя рядом с собой, даже не полным сил и надежд, а полным восторга. Помнишь, когда мы были молодыми, беспечными, мы строили грандиозные планы и даже успевали между этими планами влюбляться, с каждым шагом все более погружаясь в трясину друг друга…
Восторг и радость первых предощущений – вот что мы утратили, восторг того времени, когда мы еще так любили слова и говорили, говорили взахлеб, открывая друг другу новые страны и континенты и пытаясь между слов надышаться и найти ту самую любовь, докопаться до всех ее оттенков в мире абсолютного одиночества.
“Одинокое кругосветное путешествие”. Помнишь, мы ласкали друг друга словами до изнеможения, пока ночь обкатывала наши легкие липкие тела темными, прохладными струями, а мы говорили и говорили, говорили из последних сил, пытаясь среди всех этих развалин города, среди расшатанных нашими словами и нервами стен найти себе место по душе. Но вдруг с ужасом и восторгом понимали, что наше место только здесь – в объятиях друг друга. И что в руинах ночи нет объятий, более спасительных и нежных. И что по-другому не может и быть, что другие руки не защитят, другие тела не прикроют, другие слова не спасут, и губы не успокоят. В содрогающемся от толчков, разрушающемся, катящемся в тартарары мире…
Да, мы были такими, как нам казалось, неповторимыми, мы столько всего чувствовали и видели, столько подмечали, о чем другие даже, наверно, и не догадывались.
Ласкали друг друга словами до полного бреда, до исчезновения всяческого смысла во всем и даже в самих словах.
Но сейчас я вижу, как наши места с легкостью заняты. Нас просто вычеркнули более свежими черными чернилами ночи. Вычеркнули и заменили другие – более молодые. Конечно, они читают другие книги, смотрят другие фильмы и слушают другую музыку. Они целуются в открытую на самоподнимающихся в небеса мегамаркета лестницах. В то время как мы, пьяные от счастья, шатающиеся от качки и ветра, поднимались к небесной долине твоего жилища по узкой, словно каньон, вымощенной булыжником улице. Но наши поцелуи – уже всего лишь тени их поцелуев, да и мы сами, слышишь, мы давно умерли. Но почему я по-прежнему вглядываюсь в лица встречных женщин, ищу в них твои черты?..
2
Вот и сегодня что-то нашло на меня, и я вдруг, взяв зонт, вышел под светящиеся нити дождя встречать тебя, как когда-то, когда весь смысл моей жизни был увидеться с тобой. Я направился в Старый город, заглядывая в витрины бутиков и кафе, и всюду видел других девушек и юношей. Они шли мне навстречу поодиночке и держась за руки, они сидели за столиками и на скамейках в парке, и среди них не было тебя. И даже среди манекенов…
