Элис вспоминала свой первый день в гимназии, пятьдесят пять лет тому назад. Некоторые девчонки хихикали и подталкивали друг друга локтями, когда учительница называла имена сестер. Элис Кроули. Беатрис Кроули. Может, они знали уже тогда? Может, слышали, как родители сплетничали за чаем? Ну если мамаша не нагуляла этих двоих на стороне, то тогда я Папа Римский. Бедная Элиза, как она выносила все это столько лет? Вечно любопытные взгляды соседей, стоило им высунуть нос из дому. Теперь только до нее дошло: их разглядывали, потому что они были не похожи на родителей. В глубине души она и раньше знала, в чем причина.
— Мы с тобой тоже были маленькие, когда пошли в школу, ростом меньше остальных, — вспомнила Элис. — Хотя скоро всех догнали.
На руке Беатрис поблескивали стеклянные брошки, подарок любовника Элизы. Броши знали правду: их настоящим отцом был выходец из Германии Лео Франк. Это его гены, а не Уильяма жили в сестрах. О еврейском происхождении Лео красноречиво свидетельствовали лица его дочерей-близняшек.
Беатрис поднесла руку к горлу и снова закашлялась.
— Уильям Кроули, герой войны, не наш отец, — печально сказала она, и слеза скатилась по ее щеке.
— Ты считаешь, у мамы был роман на стороне? — Лицо Элис побелело.
— Похоже на то. Мама всегда говорила, что потеряла свидетельство во время переезда. Мы на год моложе, чем думали.
— Папа, бедный папа, — прошептала Элис. — Не могу поверить! Это простая ошибка! Глупая девица-регистратор, видимо, витала в облаках, когда оформляла свидетельство.
Беатрис Потрясла шкатулку, и оттуда выпала маленькая фотография, потускневшая и потрескавшаяся от времени. На ней их мать в форме медсестры стояла на ступеньках госпиталя королевы Виктории рядом с высоким мужчиной в очках и маленькой черной шапочке на макушке. На обратной стороне надпись: Элиза и Лео, 1941. Мужчина обнимал Элизу за талию. Ее живот слегка выпирал. Темные глаза и длинный прямой нос мужчины на фотографии были точно такими же, как у Элис и Беатрис.
— Эту единственную фотографию мы точно не понесем в городской совет, — сказала Элис.
— Ты знаешь, получается, что наш отец мог быть иудейской веры, — задумчиво произнесла Беатрис. — Посмотри, какая на нем шапочка — кажется, это называется ермолка.
— Ты хочешь сказать, он еврей? — спросила Элис и закрыла рот руками.
— Думаю, нельзя исключать такую вероятность, — мягко ответила Беатрис.
— Но как такое возможно? Мама была порядочной женщиной. Может, она стала жертвой насилия? В газетах пишут о таких ужасных случаях!..
— Элис, посмотри на фотографию. Мама улыбается. Ты что, сама не видишь, как мы похожи на него? Любовная связь как причина моего появления на свет устраивает меня все же больше, чем какой-нибудь кошмар вроде изнасилования. Во время войны такое случалось. Когда живешь в постоянном страхе, трудно не поддаться искушению, — прошептала Беатрис. — Тем более мама думала, что больше никогда уже не увидит своего мужа.
— Но это значит, мама была грешницей, сбившейся с пути истинного, отвергнувшей Божественный свет! — У Элис начиналась истерика.
— Прекрати! — одернула ее Беатрис и промокнула салфеткой слезы на глазах у сестры. — Прекрати, пожалуйста! Не говори так о маме. Это невыносимо. Правда невыносимо.
Они спустились вниз в гостиную и долго пили чай, чашку за чашкой горячего сладкого чая.
— Теперь я чувствую себя как-то по-другому. Мы стали другими? Мы теперь иудеи? — спросила Элис.
— Нет, мы воспитаны как христиане, христианами мы и остаемся. — В этом Беатрис не сомневалась. — Хотя, говорят, евреи очень трудолюбивы, чрезвычайно ценят семью. Ну и конечно, огромное значение придают образованию.
— Да, правильно! А мы ведь учителя! Мы расскажем всем? — спросила Элис.
— Ну нет. Конечно нет. Не думаю, что нам стоит. Да и какой смысл? У нас нет ни его фамилии, ничего, — ответила Беатрис. — Возможно, он не… э-э-э… не он был нашим отцом.
Беатрис не хотелось думать, что у Элизы, пока с неба сыпались бомбы, были и другие любовники. Элис не поняла ее тайную мысль:
— Но здесь не могло быть много евреев во время войны. Вероятно, где-то хранятся списки? Беженцев скорее всего? У нас, возможно, где-нибудь есть родственники?
— Нет. Они не хотели, чтобы мы знали. Будем жить дальше, как будто ничего не произошло.
И тут Беатрис заметила на полу свернутый в несколько раз листок бумаги, — наверное, он тоже выпал из шкатулки. Она развернула его. Это была телеграмма.
— Что там? — с нетерпением поинтересовалась Элис.
Беатрис мгновение поколебалась. Она боялась, как бы телеграмма не подтвердила то, что уже и так очевидно. Так и случилось.
Поздравляю, моя милая. Мы хотели ребенка, а теперь у нас сразу двое. Сама выбери имена для наших детей и береги их. Я хочу только скорей вернуться домой, к тебе, и никогда не выпускать тебя из своих объятий.
С любовью, твой муж Уильям.
— Он настоящий герой, — прошептала Беатрис. — Никогда, ни разу в жизни, не дал он нам почувствовать, что мы не его дети.
— Это правда. Таких мужчин больше нет! — ответила Беатрис дрогнувшим голосом. — Мне так его не хватает.
— Нам обеим его не хватает, сестричка.
Они крепко обнялись и всплакнули.
А потом у Элис чуть не случился сердечный приступ, когда ее с запозданием осенило.
— Боже правый, мы что же — наполовину немцы?
Глава 28
Подарок для Бренды
Миссис Браун позвонила в дверь квартиры, где жила Бренда. В руке она держала большой коричневый бумажный пакет.
— Сюрприз! — крикнула она, когда Бренда, щурясь от яркого дневного света, открыла дверь.
— Мам, в чем дело? Я очень занята, мне нужно подготовить работы к выставке в Голуэе.
— Знаю, солнышко. Поэтому я и принесла тебе чудесный подарок. Не удивлюсь, если это ценная вещь, хотя я купила ее на распродаже за двадцать фунтов.
— Здорово! Здесь, в пакете?
— Ну да. Только позволь мне сперва войти, ладно? Пакет довольно тяжелый.
Бренда дрожала от радостного предвкушения. Определенно, жизнь начала поворачиваться к ней лучезарной стороной. Да и пора уж! После увольнения из супермаркета ей пришлось целый день провести на Бирже труда, чтобы снова добиться пособия.
Миссис Браун закрыла за собой дверь и засеменила вверх по лестнице вслед за дочерью. В крошечной прихожей Бренда уже пританцовывала от нетерпения, но, когда мать открыла пакет, совершенно растерялась. В пакете оказалась богатая золоченая резная рама, по углам украшенная фруктами и цветами.
— Оп-ля! Ну и как тебе?
— Ну-у-у, — сказала Бренда. — Вообще-то, я не вставляю свои картины в рамы. Поэтому я записываю боковины холста, понимаешь? Это мой фирменный стиль. Кроме того, думаю, ни одно из моих полотен не подойдет по размерам. У меня все картины квадратные.
