Книга Любит - не любит - Елена Рахманова

Тина знала, что в другом конце коридора, за двустворчатой дверью из матового стекла, находится отделение родильного дома, в котором молодые мамочки лежат в палатах по несколько человек, и их новорожденных детей им приносят кормить строго в назначенные для этого часы. Там было куда демократичнее, шумнее и не так уютно, как в отделении «для избранных».

«Нет, это никуда не годится, – думала Тина, любуясь поздним вечером своей спящей дочкой, которой от роду было уже целых четыре дня. – Я бы ужасно скучала по ней, если бы не могла видеть ежеминутно. И потом, вдруг медсестра окажется недостаточно внимательная. Уснет ночью или с подругой по телефону заболтается, а с каким-нибудь малышом что-нибудь случится. А у меня она на виду все время».

Глаза слипались, но Тина все смотрела и смотрела на свою Вероничку. Носик – фамильный, чуть курносый, волосики совсем светлые, но, говорят, со временем чуть потемнеют. А вот прямые бровки вразлет и разрез глаз – не в их породу. Они все время будут напоминать ей о том минутном помешательстве. Но ведь не будь его, она не сидела бы сейчас, склонившись над детской кроваткой, и не чувствовала бы себя бесконечно счастливой.

Тина взглянула на настенные часы и вздохнула: пора спать, она и так слишком засиделась. Скоро ее выпишут, и тогда придется рассчитывать на собственные силы. А пока она находится на попечении врачей и медсестер, надо постараться отдохнуть про запас. Если такое, конечно, возможно.

Сказано, точнее, подумано – сделано.

Тина осторожно, чтобы не разбудить, поцеловала дочку в лобик, поудобнее улеглась на кровати и закрыла глаза. Она не заметила, как заснула, потому что, когда открыла глаза, часы показывали половину четвертого. Что-то явно ее разбудило, но что?

Прежде всего она, естественно, посмотрела в сторону детской кроватки. Вероничка крепко спала. И тут Тина услышала приглушенный детский плач. Со всхлипами, донельзя жалобный, берущий за душу.

– Да что они там, заснули все, что ли? – пробормотала она и, накинув халат, вышла из палаты.

Плач доносился с той половины коридора, где роженицы и младенцы лежали отдельно.

– Ну, что я говорила, – недовольно произнесла Тина. – Ребеночек надрывается, а никому до него и дела нет. Небось что-нибудь отмечают, чей-нибудь день рождения. Ну я им сейчас покажу!

Даже возле их палат медсестры на посту не наблюдалось. Горела настольная лампа, под ней лежала распластанной потрепанная книжка в мягкой обложке, судя по изображениям пуль на колонтитуле, крутой детектив. А ведь сегодня ночью дежурила Светочка, которую Тина считала девушкой ответственной и серьезной.

– Вот и верь после этого заверениям руководства клиники, что они сделают все возможное и даже сверх того, если возникнет такая необходимость…

Продолжая шепотом выражать свое возмущение, Тина открыла дверь в другую половину коридора и нос к носу столкнулась с запыхавшейся Светочкой.

– Ой, простите! – приглушенно воскликнула медсестра, поправляя марлевую повязку на лице. – А что это вы не спите, Валентина Михайловна?

– Уснешь тут у вас, когда младенцы надрываются, а вас носит неизвестно где, – проворчала Тина.

Светочка смутилась, но тут же перешла в нападение:

– Напрасно вы такое про нас говорите, Валентина Михайловна. Я как раз из того отделения, где малыш плачет. Тамошняя медсестра никак не может его успокоить, вот и попросила меня помочь.

– Ну и почему же у вас не получилось? – строго спросила Тина. В ней проснулся материнский инстинкт, а вместе с ним и потребность защищать новорожденных детей, всех без исключения.

– Да как тут успокоишь. Они хоть и нескольких дней от рождения, а все понимают, точнее, чувствуют.

– Что чувствуют? – спросила Тина уже на полтона ниже.

– Когда их бросают.

– Как бросают? – ахнула Тина и сползла в стоящее у стены кресло.

– Да так: пишут заявление и идут на все четыре стороны, свободные как ветер, – пояснила Светочка.

– А почему?

– Ну, у всех у них, наверное, на то свои причины находятся. Только я бы таких мамаш душила собственными руками, – решительно произнесла молоденькая медсестра, и стало ясно, что ее будущим детям не грозит опасность появиться на свет ненужными.

– А эта что сказала?

– Да она особо не распространялась. Только по всему видно, что ребенок для нее только обуза. Помеха в личной жизни, – сказала Светочка. – Хорошо хоть до срока доносила.

– Чего ж тут хорошего? Такой кроха, а уже один-одинешенек на всем белом свете.

Тина вздохнула. Она не понимала, как ребенок может быть помехой в личной жизни, когда он и есть огромная составляющая этой самой жизни. Но кто-то, как выяснилось, думал иначе.

На душе сразу стало так горько, что захотелось в противовес сказать или сделать что-нибудь хорошее, стоящее. Чтобы не тонуть в беспросветности, грозившей поглотить Тину, которая вдруг задумалась о своей участи матери-одиночки.

– Слушай, Светуля, а ты принеси его мне, а? Вдруг он у меня успокоится? – предложила Тина.

– Да вы что, не положено. Знаете, как ругаться будут, если известно станет! Еще до главного дойдет, тогда и с работы вылететь можно.

– Да кто ж главному расскажет-то? – резонно возразила Тина. – А так он никому спать не дает и сам мучается. Ну, давай, неси малыша!

Светочка с пару минут прислушивалась к горестным стенаниям за дверью, потом посмотрела на раскрытый детектив в пятне желтоватого света на столе.

– Ну, это не мне одной решать. Пойду посоветуюсь, – неуверенно сказала медсестра.

Вернулась она, неся конверт, из которого торчали судорожно сжатые кулачки и крохотная головка с темным пушком вместо волос.

– Идите к себе в палату, Валентина Михайловна, – шепотом произнесла Светочка. – Я за вами.