— Микаэль, ты дурак… — выпалила она, не то смеясь, не то плача от нервного напряжения. — Мне нужно идти переодеваться…
— Лаури, ты изумительна. Все эти люди уже любят тебя так же, как я.
Обернувшись, она увидела, как сияют его глаза, и поспешно скользнула в гримерную, зная, что ее обострившиеся чувства только зажгут предстоящую им любовную сцену непосредственностью и искренностью. Господи! Она прислонилась к двери и пыталась перевести дыхание. Лаури испытывала дикое, странное, необъяснимое желание немедленно видеть Максима. И оно проникало в ее тело через каждую косточку болезненным ощущением собственной жизни.
В его венецианской башне она любила его, сама не зная этого. На острове, где оставалась Венетта, она узнала о его любви, в которой ей не было места.
Кто-то взялся за ручку с другой стороны, и она отскочила от двери. Это спешила ее так же тепло улыбающаяся костюмерша.
— Все только и говорят о балете! Директора так окружила публика, что я даже не решилась отвлечь его и подать то, что он выронил из кармана, когда вынимал платок, чтобы промокнуть лоб.
Лаури взглянула на маленький продолговатый конверт.
— Я передам ему. — Она взяла его в руки и машинально прочла адрес и имя адресата.
Это было ее имя!
Костюмерша болтала о том, как божественна она в этом костюме и венке из цветов… и вдруг, обернувшись на испуганный возглас Лаури, увидела, что она уже читает телеграмму.
— Синьорина, — в беспокойстве подбежала к ней костюмерша, — вам нехорошо?
Лаури застонала потрясенная, с глазами, полными тихих слез. Прошлой ночью тетю Пэт положили в больницу… и Максим скрывал от нее это потому, что сегодня она должна была жить только для его бесценного балета.
Она сложила телеграмму и, словно в трансе, покорно дала переодеть себя для финального акта этого балета, который значил для Максима больше, чем чья-либо жизнь. Снаружи в коридоре слышался торопливый шорох сатиновых пуант и шум шифоновых юбок — кордебалет спешил к сцене. Когда она, как обреченная на казнь, вышла к ним, все расступились, пропуская ее к Максиму. Никто не произнес ни слова, Лаури подала Максиму узкий конверт.
— Где ты взяла его? — Он с подозрением, мрачно посмотрел на нее так, словно полоснул лезвием.
— Он выпал у вас из кармана, и моя костюмерша подобрала его. — Ее голос был холоден, так же как и ее взгляд. — На конверте мое имя, и я прочла то, что в нем было.
— Дорогая…
— Нет, — она тонкой рукой указала на сцену, на зрительские ряды, на столпившихся танцоров, — вот все, что тебе дорого. Вот все, ради чего ты живешь, и бедам других людей не дозволено осквернять это. Я ненавижу тебя, Максим. Сегодня вечером я еду к тете Пэт, а не танцую!
— Я знал, что ты так отнесешься к этому. — Он увлек ее за собой в зеленую комнатку сбоку от сцены, закрыл дверь и прислонился к ней спиной. Взглянув на него, Лаури поняла, что он твердо и непреклонно решился на что-то.
— Не пытайся понять мои мотивы, — сказал он, — просто помни и верь: все, что я делаю, — в этот момент наилучшее для тебя.
— Для балета! — крикнула она. — В погоне за второй Травиллой ты добился успеха, не правда ли, Максим? Все вокруг говорят именно то, что ты так хотел слышать.
— Ты точно так же добилась успеха, — отрезал он. — Ты не понимаешь этого?
— Я никогда не желала ни славы, ни блеска, ни восхищенных взглядов толпы, — сказала она, испытывая лишь презрение и невыносимую, гнетущую усталость.
— Ни о чем подобном я не говорю, — тихо ответил он. — До сих пор каждый раз, когда ты танцевала, словно пара призраков сторожила тебя. Мне казалось, что их цепкие пальцы вырывались из огня и хватали тебя за ноги. Но сегодня ты избавилась от них и забыла о своих страхах — ты победила! Неужели ты не понимаешь, что, сделав это, ты доказала смелой и бескорыстной женщине, что она была права, когда отпустила тебя сюда… танцевать?
— Ты убедил ее, что это правильный поступок. — Лаури отшатнулась от него. — Ты же… ты все это время знал, что она тяжело больна — гораздо тяжелее, чем она дала мне понять!
— Да, я знал, — заявил Максим. — Она рассказала мне о собственных предчувствиях и о предупреждениях своего доктора, но она хотела дать тебе шанс стать великой балериной. Она верила, что ты можешь и должна танцевать так, как ты танцевала сегодня. А теперь ты хочешь разочаровать ее во всем, разбить ее жизнь, показав, что ты способна зажечься только на час?
— Нет, синьор. — Лаури смотрела на него и снова видела незнакомца, которого ей никогда не понять. Она опять говорила с ним как со своим директором: — И я думаю, что вам лучше дать мне выйти. Уверена, вам не понравится, если я пропущу свой выход.
Он отошел от двери и раскрыл ее перед ней.
— Завтра утром я лечу к моей тете, — сказала Лаури. — Я нужна ей.
— Хорошо. — Максим склонил голову, когда она проходила мимо него, чтобы занять свое место среди виллис — дев, не изливших свою любовь.
Переполненный зал замер. Все пристально следили за тоненькой хрупкой юной танцовщицей с огромными глазами медового цвета и скорбным ртом. Она была так беззащитна, метаясь по сцене в потоках любви, предательства, прихоти и жестокости других людей — людей, которым она доверяла.
Балерина взлетала из рук своего партнера, словно ее сердце, тело и душа имели крылья, и неуловимая романтика снова жила в каждой из женщин, присутствующих в зале; в каждом мужчине, тосковавшем об утраченной вере в истинную чистоту.
Мгновения, когда она исполняла па-де-де, были одухотворены и эмоциональны настолько, что где-то в середине зала всхлипнула неизвестная зрительница. Любить так, как Жизель любила Альберта! Его прекрасное, смуглое лицо в девичьих руках, боль в ее глазах — поскольку их любви не суждено жить.
Мука в сердце Лаури воплотилась в ее танце. И Микаэль, свидетель разговора между ней и Максимом за кулисами, был нежен и внимателен с ней… с маленькой Нижинкой, которая танцевала не для него.
И вот подкрался неизбежный момент прощания между Жизелью и Альбертом. Когда он опустился на колени и зарылся лицом в лилии на ее могиле, начал подниматься ропот, подобный надвигающемуся шторму. Воздух словно запульсировал. На мгновение все затихло, словно у зрителей одновременно замерли сердца, и вдруг зал взорвался аплодисментами.
— Браво!.. Брависсимо!
Публика рукоплескала, ревела от восторга, и две стройные фигуры склонились под этой непреодолимой силой… слезы струились по щекам Лаури, ее била нервная дрожь.
На них посыпались цветы. Толпа громогласно приветствовала их. И кто-то еще, высокий и смуглый, стоял за кулисами и аплодировал, не жалея ладоней.
Лонца повернулся к партнерше, затем взял обе ее руки и поднес к губам.
— Нижинка… — пробормотал он. Микаэль задыхался, не в силах говорить дальше, хотя его все равно заглушила бы овация. Зал словно сошел с ума, когда танцор поцеловал балерине руки.
