— И что прикажете делать? За кого мне выдавать дочерей? За соседних помещиков, которые живут в избах, как крестьяне, и сроду хорошего общества не видели? Нет, я зачахну в этой глуши! Юрию Петровичу все равно где бездельничать, а мне нужно общество, внимание, наряды!
Лизавета Сергеевна сказала, чтобы только что-то ответить:
— Приезжайте к нам, на ярмарку невест. Бог даст, найдете женихов для девочек.
— Ах, дорогая, добрый ангел, если бы вы нас приютили, а то ведь нам в Москве негде голову приклонить! (Она как-то совершенно забыла о своих сестрах и родственниках Юрия Петровича, которые жили в Москве и очень ее недолюбливали, впрочем, взаимно.) Вот продадим урожай и к Рождеству приедем. Не так ли, папочка?
Волковский, до сих пор чувствующий себя неловко в присутствии Лизаветы Сергеевны, ответил безучастно:
— Делай, что хочешь, душенька, а у меня здесь добрая охота, в Москву я не ездок.
Лизавета Сергеевна поняла, в какую ловушку она попала, но было поздно. Оставалось только надеется, что эта затея у Волковской провалится, и что-то помешает ей воспользоваться гостеприимством Львовых.
Наталья Львовна, казалось, вовсе не удивилась, когда встретила в доме Мещерского. Она поджала свои хорошенькие губки и жеманно протянула ему руку для поцелуя, при это бросив сочувственно-понимающий взгляд Лизавете Сергеевне, будто хотела сказать, что ее не надо стесняться, она и так все знает. Это гримасничанье чрезвычайно рассердило хозяйку, но она никак себя не выдала. Да и не до того было.
Лизавета Сергеевна провела целый день в делах, запершись с управляющим в кабинете, сверяя счета, проверяя амбарные книги и подсчитывая будущие доходы. Была назначена условная сумма, которую управляющий вышлет хозяйке, за вычетом, разумеется, его жалованья. Уговорились о постоянной переписке, чтобы держать помещицу в центре всех событий и дел, творящихся в Приютино. Оставалось уповать на совесть управляющего, который, впрочем, как все немцы, был по-своему точен и педантичен. Он делал все, от него зависящее, крестьяне его побаивались и уважали.
Дети загрустили. Они слонялись без дела по дому, мешались под ногами, и никак не хотели поверить, что покидают родное Приютино на столь долгий срок. Игры не ладились, книжки казались скучными, нитки путались в канве. Одна тетушка невозмутимо восседала за карточным столиком и раскладывала пасьянс. Она не собиралась никуда ехать, решив остаться здесь на зиму. Лизавета Сергеевна была ей весьма признательна: все же хоть какой-то надзор за усадьбой, да и дворня будет меньше воровать. По первопутку пойдут обозы в Москву с провизией и всякими припасами, чтобы в городе лишнее не тратить на охотный ряд. Тетушка обещалась проследить, чтобы отправлялось все доброе и свежее, а заготовки делались по нужной рецептуре.
В деревенской кузне ковали лошадей и чинили экипажи, готовя их к долгому переезду. Тимошка следил, чтобы лошади выпасались. Как следует, сам набивал мешки с сеном. Но в последний момент было решено все же ехать на почтовых, а не на своих, иначе бы тащились дней пять. Так же можно было обернуться и за двое, если повезет.
Одним словом, в доме все было вверх дном. Укладывались вещи, необходимые в Москве, готовилась провизия на долгую дорогу, дорожные платья, зонтики, плащи, тюфяки и прочая. Погода обещалась сухой и солнечной, но кто знает?..
Кроме тетушки, пожалуй, только Мещерский еще был чужд суеты. В последние дни он подолгу гулял в лесу, исчезая сразу после завтрака, иногда не являясь даже на обед. Все отметили его тяготение к одиночеству и чрезмерную грусть в лице. Петя с сожалением оставил все попытки разделить его досуг и занялся катанием по озеру на лодке.
Лизавета Сергеевна одна понимала, что происходит с Мещерским. Последняя размолвка нанесла ощутимый урон их отношениям. Nikolas избегал встречаться с дамой и очевидно страдал. Она понимала это, но не знала, как исправить положение, решив отдаться в руки судьбы. Судьба же распорядилась по-своему, не без жестокости.
Найдя пустячный повод заглянуть к Мещерскому перед отъездом, Лизавета Сергеевна не застала его у себя. Она решила подождать немного и оглядеться вокруг. В комнате по-прежнему чувствовался легкий запах табака, смешанный с запахами кожи, книг и каких-то поздних полевых цветов, которые стояли в вазе на окне. И опять на столе был разложен письменный прибор, разбросаны обгрызенные перья, смятые листы бумаги. Дама подняла один из них и невольно прочла: Эта победа чуть не стоила мне жизни. Женщина, о которой я мечтал столько лет — моя! С этим восторгом ничто не сравнимо. Поверьте мне и помогите. Победа может оказаться иллюзией, тем больнее сознание бессилия и надвигающейся пустоты. Протяните мне руку, Вы должны меня понять, ведь никто так не знает меня, как Вы. Без вашего благословения невозможно счастье для меня. Жду Вашего решения. Она и Вы? Она или Вы?
Путанные строчки расплывались, невозможно было читать от слез, и Лизавета Сергеевна смяла и отшвырнула от себя листок. «Он смеет писать своей Катеньке о победе? Он хвастает победой и ставит меня с ней на одни весы!» Бедной женщине казалось, что сбылись самые дурные ее предчувствия. Подобно Хлестакову, который бахвалился перед Тряпичкиным, Мещерский сообщал кузине о победе над дамой и просил ее, Катеньки, благословения…
Уже не дожидаясь Nikolas, она побрела куда глаза глядят, подальше от этого места, где ей открылась такая жестокая истина. «А может, он еще заключил пари, как его герой из водевиля, вот была бы потеха!!» — холодея от ужаса, думала Лизавета Сергеевна. Опять все рушилось, а она не должна была даже виду подать, как страшно ей и тяжело. Прощание с усадьбой, с лесом, озером, садом вовсе не облегчали ее скорбной участи.
По традиции, сложившейся годами, она должна была перед отъездом пойти одна и проститься с озером, постоять у зеркальной глади и в последний раз хлебнуть живительного воздуха, напоенного природной энергией. В смятенных чувствах отправилась Лизавета Сергеевна к озеру. Печаль давила ее к земле и, казалось, ломала крылья. Тоска по Nikolas, память ушедшего лета и блаженного счастья стискивала сердце, от этого тяжело было идти по песчаной тропинке. «Вот и все. Прощай, мой лес, мое лето, моя любовь, — думала она. — Все правильно, так и должно быть. Только в романах случается благополучная любовь…»
Лизавета Сергеевна даже не удивилась, когда заметила у купальни стройный силуэт Мещерского. Это был еще один ход в шахматной партии судьбы. Не дрогнув, дама приблизилась к Nikolas, без слов взяла его лицо в ладони и долго, пытливо всматривалась в его ясные глаза. Он принял это как должное и ответил ей печальным взглядом. Лизавета Сергеевна жестом отчаяния приникла к теплым, родным губам и на секунду забылась в сладостном обмане. Затем, решительно отстранив от себя любимые руки, твердо сказала:
— А теперь ступайте. Мне надо попрощаться с озером.
Мещерский, так и не сказав ни слова, покорно удалился, не смея поднять на нее глаз.
Она долго плакала и чувствовала, как со слезами уходит боль и отчаяние, а в душе поселяется безжизненная пустота.
