Элиана не осуждала повадки гостя, напротив, оправдывала его, говоря, что наш вид напоминает ему, наверное, о каком-то несчастье и что рано или поздно все разъяснится. В ожидании ясности она каждый вечер носила ему поесть, и пока мы ворочались без сна в кроватях, составляла этому ни на что не годному бродяге компанию в пристройке, согретой угольной печуркой, при пятнадцативаттной лампочке, освещавшей только их двоих.
Чем они занимались вдвоем до трех часов ночи? О чем беседовали? Этого мы не знали, но наша крестная возвращалась после этих ночных посиделок преображенная, а с ноября она стала что-то плести о найденном в снегу младенце, о лисьем тявканьи, о волчьем трупе на крюке, о кухарке по имени Лиз, отправившейся умирать в родную деревню, и о некой Лукреции, жившей среди свиней и гусей.
Так, небольшими мазками, день за днем, Элиана знакомила нас с секретами, которые ей доверял мсье Бенито. Теперь мне уже сложно разделить услышанное ею от него от ее собственных добавлений. Живя в тетушкином доме, я часто замечал, внимая ее красочным монологам у печи, что когда ей недоставало частицы головоломки – а какой-то частицы всегда недостает, – она сама ее отливала в жаровне своего воображения. Прирожденная сочинительница, она с удовольствием рассказывала нам с подробностями собственного изготовления, не забывая, боюсь, о декоративных завитках, о лучших годах в жизни человека, которого мы быстро прозвали дядей Жаном. Таким способом мы удивительно быстро постигали историю, географию, естественные науки, наш словарь пополнялся словечками, до сих пор сидящими в памяти: кругляк (бревно), бубенчик (на шее у скотины), отвал (солнечный склон), фуникулер, приворотное зелье… Зита обожала легенду о святом Варезе и рассказ о дротиках Григория. Я грезил о привалах среди льдов и об игре на аккордеоне.
Разве не считается, что в этом иллюзорном мире достаточно переименовать людей, чтобы поменять наши отношения с ними? Мсье Бенито был нелюдимым, обременительным гостем, внушавшим страх. Дядя Жан стал чудаковатым родственником, грубоватым, но преданным. Конечно, он по-прежнему нас сторонился, прятался, даже запирался у себя, когда мы с Зитой занимались велоакробатикой перед его дверями. Но мы знали, что он там, что в случае чего выберется из своей берлоги, чтобы за нас вступиться.
Гонки с препятствиями
Апрельским или майским – уже не помню – днем небесно-голубая машина с передним приводом въехала во владения, ржавые ворота которых Элиана запирала только на ночь. Был четверг, а по четвергам мы в школу не ходили. Зита как раз проложила в дубраве новую трассу для гонок с препятствиями.
– Здесь проживает господин Жан Бенито? – спросил водитель с красным худым лицом и короткими усами щеточкой.
– Не знаю такого! – отрезала Зита, всегда отвечавшая первой, когда вопрос задавали нам двоим.
– А в мэрии нам сказали…
Водитель заглушил мотор и поговорил с пассажиром. Оба вышли из машины и вместе направились в заросли. Второй опирался на палочку. Из правой штанины его брюк – Зита по сей день уверяет, что из левой! – торчал стержень, заканчивавшийся резиновым кружком.
– Возможно, он вам знаком под другим именем? – спросил хромой. – Жардр? Эфраим? Это вам что-то говорит?
– Здесь живет только наша крестная Элиана! – заявила Зита, глядя на меня по-особенному. На языке близнецов этот взгляд означал: не предавай меня, поддержи, будем заодно, и так далее в том же духе.
Во время этого диалога, если это можно так назвать, усатый присел перед моим велосипедом и, насвистывая, стал разглядывать цепь. Его внезапный интерес к моей колеснице мне не очень-то понравился, и я оставался начеку.
– Видно, что ты часто играешь в пыли, – определил он, щуря густые ресницы. – Все шестерни в грязи. Оставишь все как есть – сломаешь переключатель скоростей. Ну-ка, переверни свою технику! Я знаю, что надо сделать.
Он достал из багажника автомобиля серую металлическую масленку и накапал масла на каждое звено цепи, медленно вращая педали. Делая это, он не удержался и преподал мне урок жизненной философии.
– Никогда не запускай механику, малыш! Она может спасти нам жизнь. В войну я служил в Норвегии, водил там грузовик. Однажды дорогу подвергли бомбежке. Если бы мотор сплоховал, когда я дал газу, то я бы уже двадцать лет лежал под деревянным крестом среди льдов.
Выпрямившись, он произнес:
– Посмотри мне в глаза и скажи правду. Ты никогда не видел здесь высокого мужчину, с широкими, как балкон, плечами, голубоглазого, с отметиной на лице? Нам была бы очень кстати твоя помощь. Мы его друзья, приехали издалека, чтобы с ним поговорить.
Сегодня, имея за плечами полвека практики, я считаю себя первоклассным лжецом, способным сбить с толку даже любовницу самого дьявола. Увы, у меня есть недостаток, мешающий сполна проявляться этому природному дару: доброго человека я не способен обманывать. Незнакомец только что починил мой велосипед, как же мне осмелиться ему наврать? На мое счастье, меня спас гонг, то есть тетя Элиана, заинтригованная появлением автомобиля и вышедшая в сад.
По сей день вижу, и не без грусти, узкий силуэт своей тетушки, шагающей режущей походкой, напоминающей не то краба, не то маркиза Карабаса, между двумя незнакомцами, обращающимися к ней по очереди. До наступления ночи, до самого появления звезд троица не прекращала свое странное шушуканье, описывая круги вокруг дома. Мы с Армеллией все больше тревожились и не знали, что сделать, чтобы привлечь к себе внимание тети. Наконец, она сама к нам пожаловала, разгоряченная спешкой и волнением. Обняв нас, она сказала примерно следующее:
– Дети, это господа Дело и Соклеруи. Они говорят потрясающие вещи. Позже я вам все расскажу. Поставьте на большой стол две лишние тарелки, а я приготовлю омлет. И вымойте руки!
Кажется, я знаю, почему в моей памяти, удерживающей порой самые неуместные подробности, не сохранилась та первая трапеза с Леруи и Сокдело: на ней не произошло ничего интересного, и меня сморил сон. Совершенно невозможно уточнить, где ночевали наши гости и сколько дней они у нас прожили. Зато я не забыл тот обед, после которого дядя Жан впервые согласился разделить с нами десерт. На нем был новый костюм, привезенный его друзьями; он сидел на краешке стула вблизи двери, глаза его были полуприкрыты, он ничего не говорил и, кажется, не прислушивался к беседе. Едва притронувшись к пирожному с кремом, поданному Зитой, он поднялся, не глядя на нас, надолго припал поцелуем к руке нашей крестной и удалился. Это было мгновение торжества для Элианы, и не мечтавшей о такой признательности.
Цвет неба
После отъезда своих товарищей дядя Жан стал вести себя с нами по-другому. Когда мы мчались мимо него на велосипедах, испуская крики индейцев сиу, он уже не спасался бегством, а быстро поднимал на нас глаза, отвечал коротким кивком головы на наши звонкие приветствия, потом на несколько секунд опускал веки и продолжал свое прежнее занятие. Он сделал на пустоши двухместную скамью из ствола мертвой оливы и закрепил ее камнями. Место было идеальное для того, чтобы молча взирать на небеса, цвет которых меняется в мгновение ока, и иногда набрасывать Бог знает что на листочке бумаги – наверное, просто чтобы чем-то занять руки. Однажды Армеллия крикнула ему на ходу с наглостью, за которую мне стало стыдно: «Можно посмотреть?» Он не ответил, только перевернул на колене листок и застыл до вечера, сделав еще справедливее упреки, которыми я засыпал свою сестру-близнеца. Но я ошибся. На следующий день, когда мы оказались вблизи его скамьи, он помахал своим рисунком, приглашая нас взглянуть, и мы с сестрой увидели женский портрет, сильно напоминающий нашу крестную Элиану, только лет на двадцать моложе.
