— Я ведь не твоя, Джек…
И добавила что-то по-каталонски с озорной улыбкой на губах.
— А что это значит?
— Так сказал один наш поэт: «Самые непрочные клятвы прекраснее всех». Неплохо, правда?
Капля варенья, проложив дорожку по ее подбородку, упала на грудь. Она рассмеялась маково-ало. Я закрыл глаза. Я дома.
47
Выставка имела успех. Сенсации не случилось, но в каком-то смысле меня это даже устраивало. Для желающих открыть новое лицо я представлял меньше интереса, потому что таковым уже не был. Стейн получил вожделенную статью в «Нью-Йоркере», галерею признали, и он был доволен. После закрытия я подарил ему портрет Дерека, стоящего на палубе катера с пойманной рыбиной в руках и скалящего зубы в ослепительной улыбке.
— Кто это? — озадаченно спросил Стейн.
— Это тунец, Джоэль… А с ним — один твой знакомый.
Он помолчал, потом брови его поползли вверх, рот приоткрылся.
— Страховка?
Я, подтверждая, кивнул.
— Ага… вид у него вполне довольный… — задумчиво протянул Стейн.
— У него лучший в стране адвокат, еще бы ему не быть довольным!
Стейн рассеянно улыбнулся, в мыслях он бороздил Мексиканский залив с адмиралом.
— Спасибо, Джек, — сказал он наконец, — ты угадал, наверное, это действительно моя любимая… Эта и еще собака… Кстати, собаку купили… Вчера, я тебе говорил?
— Нет. И кто же?
— Какая-то женщина, лет шестидесяти… Спрашивала, зайдешь ли ты вечером. Очень интересная, знаешь, не из простых. Да! Она же для тебя оставила… Сейчас, это у меня в кабинете…
— Мэй?
— Да, Мэй Дьюган, кажется… Ты ее знаешь?
Я неопределенно мотнул головой. Надо же, как обидно, что мы разминулись!
— Можно тебя попросить, Джоэль? Не оприходуй этот чек. За мой счет, конечно, ладно?
Он кивнул с понимающей улыбкой. Стейн питал слабость к таким вот сугубо личным прихотям, особенно чужим. А мой подарок, этот расплывчатый и передержанный снимок, был куда больше, чем просто фотографией, — это был чей-то секрет, пустяковый, но теперь он принадлежал ему. Он ушел в кабинет, который оборудовал себе за выставочным залом; вернувшись, протянул мне конверт и показал разорванный чек, как будто я требовал доказательств.
В конверте была открытка. «Холлмарк». На картинке пейзаж, морской берег. Внутри — никаких стандартных пожеланий. Два абзаца убористым почерком учительницы.
«Жаль, что не застала Вас, Джек. Выставка замечательная. Вы не утратили зоркость, я бы даже сказала, что Ваш взгляд стал смелее и снисходительности в нем поубавилось, уж простите за словцо… Мне кажется, многие снимки трудно Вам дались. Устоять перед искушением «красивости» нелегко, не правда ли? Браво! Вы, конечно, ждете от меня авторских пожеланий, но я Вас разочарую:
You can’t always get what you want,
But if you try sometimes,
You just might find,
You get what you need[51].
Это не я и не И-цзин, это «Роллинг Стоунз». Гениальное, знаете ли, не обязательно заумно.
All the best[52],
Мэй».
48
Вздумалось же родиться в такой день, сказал я себе, положив трубку старенького телефона. С неба сыпалась снежная крупа, мелкая и сухая, необычный снег для конца ноября. Солнце упорно боролось за свои права, то и дело озаряя свежий лед на озере.
— Кто звонил? — спросила Нуна. Она приехала на выходные и сидела за учебниками в гостиной.
— Тристан, — ответил я. — Моника рожает.
Повисло долгое молчание. Потом Нуна появилась в дверях кухни.
— Ты, конечно, поедешь… — проговорила она, помедлив.
Я тоже ответил не сразу. Вернулся к мытью посуды, рассеянно глядя на озеро. Действительно, странная погода для осени.
— Не знаю, — сказал я. — А надо?
Она подошла, прижалась к моей спине, прохладная ладошка прокралась под свитер.
— Конечно, надо.
— И ты… ты не боишься?
— Ну, положим, до смерти боюсь — и что от этого изменится? Ты меня пожалеешь? Идиот…
«Идиот» — теперь это было мое узаконенное домашнее имя. Других мужчин зовут «милый», «зайчик», «котик». А меня вот — «идиот».
— Так я поеду?
— Поезжай.
— О'кей.
— О’кей.
Ехать так ехать, я домыл посуду и отправился в Монреаль, оставив Нуну в одиночестве зубрить молекулярную биологию и штудировать трактаты по этике.
49
Едва я вошел, Кристоф устремился навстречу и прямо в коридоре облапил меня могучими ручищами, как будто родного брата увидел после десятилетней разлуки. Это было весьма далеко от действительности, но я понял, что крыша у него слегка отъехала, и постарался по возможности тепло ответить на его медвежье объятие. В таком состоянии он готов был расцеловать кого угодно, это точно.
— Девочка, Джек! Представляешь? Дочка! У меня — дочь, прикинь, это что-то! Дочь, представляешь?
— Потрясающе! Э-э… Поздравляю, Кристоф. В самом деле, дочь — это что-то…
— Девочка… — повторил он мечтательно. — Кто бы мог подумать… Нет, это что-то! Дочка… Дочка, Джек! Надо же!
Положим, не один шанс из миллиона, ну, да ладно, можно понять, что математические способности в таких обстоятельствах отказывают. Случись это раньше, я бы не стерпел, уж заткнул бы глотку этому остолопу, но сегодня во мне шевельнулось чувство, отдаленно напоминавшее уважение.
— Я могу зайти к Монике, как думаешь? — спросил я.
Кристоф закивал и проводил меня до двери палаты.
— Там сейчас Франсуаза, но это ненадолго, она куда-то спешит… Может, хочешь кофе, Джек, или кока-колу? Я как раз шел за…
— Спасибо, не надо. А Тристана нет?
— Нет еще, скоро придет. Ну, увидимся… Дочка! Надо же, Джек!
Я пожал плечами, будто, как и он, не мог в это поверить. Потом присел на корточки, прислонясь к стене, и стал ломать голову, что скажу Франсуазе, когда она выйдет из палаты. Колено ныло. Больницы. С этим ничего не поделаешь.
Минут через пять дверь открылась. Я даже не успел подняться, Франсуаза, вылетев в коридор, смерила меня своим особым взглядом — так смотрят судьи на выставке собак.
