— Но ты можешь в любой момент съехать, — говорит Дина.
— И что? Бросить его там, чтобы он целыми днями сходил с ума на пару с… этой хирпией?
Дина непонимающе хмурится.
— Ты, наверное, имел в виду «гарпией»?
— Это было намеренное стяжение «хиппи» и «гарпии».
— Понятно.
— К тому же я четыре года положил на то, чтобы государство платило часть арендной платы за эту квартиру.
— Попробуйте устроиться на работу, — предлагает доктор Прандарджарбаш.
Я смотрю на него: хотя он склонился над выписываемым рецептом, я все равно замечаю едва заметную тень улыбки в уголке его рта.
— Извините, — говорит доктор, ставя подпись, размашистую подпись уверенного в себе взрослого человека с высокой самооценкой. — Это уже не мое дело. Хотел бы вас порадовать, но зачастую в подобных случаях людям, которые находятся рядом с душевнобольным, действительно приходится тяжелее, чем самому больному.
Он протягивает рецепт, другой рукой отодвигает голубую занавеску, позволяя нам пройти.
— Да уж, — беру я рецепт, — немного эйфории мне самому бы не помешало.
Мы идем обратно в приемную травматологического пункта с некоторой опаской: неизвестно, что там Ник мог еще натворить.
— Спасибо, что поехала с нами, — говорю я.
Она улыбается в ответ. Я хочу приобнять ее, или поцеловать в щеку, или еще что-нибудь сделать, но не уверен, стоит ли. Удивительно: ведь не так давно я безо всяких сомнений засовывал свой член ей в рот. Но незначительные проявления любви становятся уместными далеко не сразу.
— Не за что. Кем бы я была, если бы оставила тебя одного у мусорного бачка с голым соседом.
— Человеком, которому нет до меня дела.
Я не хотел, чтобы фраза выглядела такой явной претензией на ее участие. Я имел в виду другое «нет до меня дела». Например, человек идет мимо подворотни, где несколько белых парней вырезают британский флаг на лбу у парня с азиатской наружностью, и ему нет до этого дела.
Она останавливается и глядит на меня.
— Получается, мне есть до тебя дело?
Я, естественно, пожимаю плечами, пытаясь отсрочить ответ.
— Ну, не знаю. А ты как думаешь?
— Я ду-у-у-у-умаю… — протягивает она, — что если ты сможешь устроить нам свидание, просто свидание — понимаешь? — безо всяких изысков и всего такого, возьмешь в прокате кино или еще что-нибудь в этом духе; и если в итоге никто не умрет и не сойдет с ума — если ничего подобного не произойдет, то тогда, основываясь на впечатлениях от нормально проведенного с тобой времени, я смогу сказать, есть мне до тебя дело или нет. Договорились?
— Договорились, — соглашаюсь я и тут же иду на поводу у своего весьма своевременного желания поцеловать ее в щеку.
Стройность рядов оранжевых стульев уже восстановлена, и Ник спит на плече Фрэн так же, как Дина раньше спала на моем. Он спит с открытым ртом, и хотя слюна не свисает у него изо рта рыболовной леской, от угла губ по мешку для картошки расползлось темное пятно, формой напоминающее маленькую карту Ирландии, как на карикатуре в журнале «Панч» 1916 года, где речь шла о проекте введения самоуправления в этой колонии.
— И что же сказал вам психиатр? — шепчет Фрэн.
Я думаю, что сейчас она действительно шепчет, чтобы не разбудить Ника, хотя тут не угадаешь.
— Он дал нам это, — показываю ей рецепт.
Фрэн разглядывает его через бирюзовые линзы.
— Я не стала бы так мудрить, — замечает она.
— Ах, не стала бы, — зло отзывается Дина.
Как бы ни хотелось понаблюдать за кулачным боем в их исполнении, я все же вмешиваюсь.
— Послушай, Фрэн. Я знаю, что ты желаешь Нику только добра. Но думаю, что нам стоит поступать так, как сказал врач.
Она задирает голову, чтобы приглядеться к рецепту, — кажется, я через ноздри скоро ее мозг увижу.
— Эта штука превращает людей в зомби.
— А ты откуда знаешь?
— Я фармацевт. А еще я работала медсестрой в психиатрической больнице.
Чего?
— Чего?
— Я работала в больнице Модсли, на юге Лондона.
Она говорит медленно, как учитель, объясняющий сложный, но важный материал.
— Именно там я поняла, что принятое в нашем обществе понятие… — она изображает пальцами кавычки, слегка потревожив при этом Ника, — «психическое заболевание» неверно.
Не зная, как на это отреагировать, смотрю на Дину, но по ее лицу ничего не понять.
— Я погляжу, многие работники психбольниц в итоге сами сходят с ума, — спокойно говорит она.
Фрэн поворачивается к Дине, подозрительно напоминая своим движением Робокопа.
— Найди как-нибудь время и поговори с человеком; который поможет понять, что тебя беспокоит на самом деле.
— Знаешь, я не вижу особого смысла в течение пяти лет платить психотерапевту тридцать фунтов в час лишь для того, чтобы прийти к простому ответу… — указательный палец Дины направлен на Фрэн, — ты.
Фрэн кивает, и в этом кивке явно читается: «Интересный случай. Надо обязательно включить в мое исследование». Возможно, это самый отвратительный жест, который я когда-либо видел. Подавляя желание ударить ее по лицу, интересуюсь:
— Фрэн… Ник говорил, что, когда вы познакомились, там были еще какие-то люди и по кругу передавали трубку с травкой.
— Ну… да, наверное.
— А что это была за травка?
— Что за травка? Самая обыкновенная.
Она вдруг закрывает глаза.
— Хотя, подождите… тогда мой друг Мэнди как раз привез из Непала одну улетную тему.
— Что привез?
— Улетную тему, — открывает она свои бирюзовые, как реклама красок «Делюкс», глаза. — Чудесная вещь. На вид сильно отличается от обычной травки, больше похожа на маленький зеленый цветок. Очень красиво, правда. А что? Хочешь, чтобы я тебе достала?
Мотаю головой. Я не вижу лица Дины, но понимаю, что она кипит и готова выплеснуть все: что Фрэн с ее идиотским наркотиком стала причиной разлада между мной и Ником и что она может засунуть эту «улетную тему» вместе с расширенным сознанием прямо себе в задницу. Хватаю Дину за руку, чтобы удержать от этого: она смущенно смотрит на меня.
— Не стоит, — прошу я. — Не бери в голову.
Я серьезно. Фрэн явно из тех людей, которые никогда не признают своей вины ни в чем; к тому же она уверена, что с Ником происходит нечто определенно позитивное — прорыв, — и она будет только счастлива, оттого что причиной этого стал ее дурацкий наркотик, а мне бы не хотелось доставлять ей такое удовольствие. Фрэн продолжает глядеть на меня с невинным любопытством. И даже этот взгляд она изображает, это в какой-то мере сознательное действие, это «а теперь я смотрю на тебя с невинным любопытством».
