— Беда придет из-за дворцовых стен, и если она сметет даже дворец Се, в опасности будут все, и на помощь не придет никто. И этот день для нас почти наступил. — Резко встав, я отпихнул Ханьфэй и, словно спасаясь бегством, пошел прочь из ее спальни. Охваченный безумной яростью, я стал бешено пинать жемчужную занавеску на входе в Башню Любования Луной. — Скажи этим потаскушкам, — крикнул я застывшей от ужаса Ханьфэй, — пусть приспустят исподнее и ждут у ворот дворца, потому что Дуаньвэнь уже на подходе. Он придет и обрюхатит вас всех.
Постепенно я совсем перестал посещать наложниц, проводя ночи в одиночестве в Зале Чистоты и Совершенства, говорить о неведомо почему поразившем меня бессилии я стеснялся, скорее всего, мое состояние было связано с унынием и отчаянием, в котором я теперь пребывал. Я не хотел обращаться за чудодейственными средствами к придворному врачевателю, делая вид, что ничего не знаю о разнообразных попытках наложниц выяснить, что со мной происходит, и отвергая их заигрывания и намеки. В каком-то торжественно-печальном настроении я готовился встретить свой последний день.
И вот наступили последние дни моего царствования. Огонь в моем сердце погас, и прекрасных женщин заменял всегда бывший при мне верный раб Яньлан. Помню, однажды ночью гремела гроза, а мы с ним болтали при свете свечей, вспоминая подробности нашей жизни во дворце, когда мы были юными и наивными. Конечно, больше всего разговоров велось о той тайной вылазке в Пиньчжоу, и мы оба поняли, какое неизгладимое воздействие оказал на нас обоих многолюдный праздник «лабацзе». В ночном небе грохотали раскаты грома, Зал Чистоты и Совершенства содрогался под потоками проливного дождя, свечи у моей кровати вдруг замигали и погасли. Темноту разорвала яркая вспышка молнии, я соскочил с царского ложа, чтобы закрыть окно, но меня удержал за руку Яньлан.
— Не бойтесь, государь, — проговорил он, — это лишь молния, а молния никогда не попадает в царские покои.
— Нет, возможно, эта молния целит как раз в меня. — Я в страхе уставился на деревья, раскачивающиеся под ветром рядом с Залом Чистоты и Совершенства. — Теперь я уже ни во что не верю, кроме того, что бедствия подступают все ближе к великому дворцу Се, и что последние дни царства уже не за горами.
Яньлан стоял в темноте, как всегда, ссутулившись, лицо его скрывала глубокая тень, но я слышал, как он горько по-женски всхлипывает, и понял, что он разделяет мой страх и мою печаль.
— Если удастся пережить эти бедствия, которые скоро нагрянут, если мне удастся уйти из дворца Се живым, Яньлан, угадай, какое занятие я себе выберу?
— Пойдете искать тот цирк из Пиньчжоу и станете канатоходцем.
— Верно, я пойду искать тот цирк из Пиньчжоу и стану канатоходцем.
— Если вы, государь, станете канатоходцем, ваш раб станет эквилибристом на бревне.
Я обнял Яньлана за плечи и крепко прижал к себе. В ту недобрую грозовую ночь мы с низкорожденным верховным евнухом держали друг друга в объятиях и плакали в горестном предвкушении конца этих восьми лет царствования.
Глава 10
На двадцать шестой день восьмого лунного месяца великий и славный генерал Дуаньвэнь и Северо-западный гун Чжаоян стремя к стремени проехали через городские ворота Пиньчжоу во главе исполненной боевого духа армии, которая растянулась за ними на несколько ли, заслоняя стягами небо и солнце и наполняя звуками боевых труб всю северо-западную равнину. Многотысячное войско неудержимой лавиной устремилось к столице Се и на третий день приблизилось к расположенному примерно в шестидесяти пи от нее городу Чичжоу.
Утром того самого третьего дня разразилась битва при Чичжоу, самое известное сражение в истории царства Се. Десять тысяч солдат правительственных войск, выступивших на защиту города, сошлись врукопашную с силами мятежников, и на полях и речках вокруг города началась кровопролитная Схватка.
Бой не прекращался ни днем, ни ночью, и обе стороны понесли тяжелые потери. К полудню следующего дня оставшиеся в живых солдаты сбросили тела погибших в реку Чихэ, чтобы очистить место для решительной схватки. Трупов было так много, что они запрудили реку, образовав множество живых плавучих мостов, по которым в самый последний момент тайком стали удирать на другой берег объятые ужасом солдаты правительственных войск. От их тел разило кровью, и они разбегались по домам, бросая по дороге доспехи и оружие, мечи и копья.
Брошенное оружие потом подбирали местные крестьяне и делали из них плуги, мотыги и спицы для повозок, на которых они возили сено, надолго оставляя таким образом память об этой битве.
Мой любимый военачальник Цзи Чжан был сражен обрушившимся на него ударом пики «цзи»[48]Дуаньвэня, и это стало началом разгрома верных государю войск в битве при Чичжоу. Дуаньвэнь привязал вылетевшее из седла тело Цзи Чжана под брюхом своего коня и стал носиться галопом по берегу реки. Выколотые у него на лбу таинственные иероглифы ярко сверкали под полуденным солнцем. Где бы он ни пролетал на своем белом скакуне, оставшиеся в живых солдаты правительственных войск, заворожено глядя на эти окруженные сиянием иероглифы — «ИМПЕРАТОР СЕ», — склонялись, подобно осенней траве, перед мчащимся, как вихрь, белым скакуном Дуаньвэня, бормоча: «Император Се, император Се», и простирались пред ним ниц с выражением полной покорности.
Во дворце Се, в шестидесяти ли от поля битвы, царила атмосфера последнего часа. С того места, где я стоял на угловой башне, вглядываясь вдаль, была хорошо видна стоявшая перед Залом Закатной Дымки большая крытая повозка и несколько суетившихся вокруг нее солдат в черном. Они прибыли по приказу Шаомяня, правителя Пэн, чтобы отвезти принцессу домой, подальше от военных потрясений. До меня донеслись неясные звуки хриплых рыданий урожденной Пэн. Не знаю, по кому она плакала, может, просто поняла», что больше не вернется? В первый раз я почувствовал сострадание к этой надменной и своенравной женщине. Ведь она ничем не отличалась от всех остальных наложниц во дворце, вырванных из эфемерного мира женского затворничества и принужденных вернуться в реальность, состоявшую в том, что вместе с государем, под которым пошатнулся трон, им суждено было кануть в мрачную бездонную бездну.
В полдень я, бессильно опираясь на перила, стоял на угловой башне и смотрел вдаль, на запад, где под царственной голубизной небес, поверх серо-черных городских крыш, виднелись лишь несколько клубов желтой пыли на дорогах из-под копыт лошадей, которых нахлестывали купцы. Столичный люд, зная о надвигающихся военных бедствиях, заперся по домам и не выходил на улицу.
Мне так ничего увидеть и не удалось. Я не увидел последней битвы, которая шла в каких-то пятидесяти ли, не увидел обычно сновавших по городским улицам простолюдинов; на сердце у меня тоже было пусто. Через некоторое время я услышал, как ударил колокол угловой башни, и понял, что это похоронный звон. Но ведь на башне больше никого нет, и вокруг ни ветерка. Кто же тогда ударил в колокол, чтобы раздался этот звон? Мое внимание привлекла витая пеньковая веревка, привязанная к языку колокола. Она каким-то чудесным образом раскачивалась в неподвижном воздухе. Потом я, как ни странно, разглядел на веревке восемь маленьких белых демонов. Оказывается, это они появились среди бела дня и, уцепившись за веревку, заставили колокол издать леденящий душу звук.
