Вдруг где-то впереди, по правую сторону, он увидел прямоугольник яркого белого света и понял, что ему вполне хватит сил добраться туда, хотя кровь уже громко хлюпала в ботинке. Это оказалась прачечная самообслуживания. Трое мужчин и две женщины разного возраста и цвета кожи ждали, когда закончится стирка. У большинства стиральных машин дверцы были откинуты, как у духовок. Напротив стояли сушилки с круглыми стеклянными окошками, в двух из них сушилось белье, и Фаррагат увидел, как оно крутится в разные стороны, а потом падает, обязательно падает, — падает небрежно, как падшие души или падшие ангелы, если, конечно, они могли пасть так же небрежно. Он стоял у окна — беглый преступник, истекающий кровью, — и смотрел на людей, которые ждут, когда их белье снова станет чистым. Заметив его, одна из женщин подошла к окну, чтобы получше разглядеть, но, как ни странно, он не вызвал у нее подозрений. Фаррагат обрадовался этому. Убедившись, что она его точно не знает, женщина повернулась и пошла назад к своей машине.
В свете фонарей Фаррагат различил вдалеке еще одного человека. Он мог оказаться служащим из управления исправительными учреждениями, подумал Фаррагат, или, учитывая, что ему пока явно везло, посланником небес. Над головой у незнакомца висела табличка: «АВТОБУСНАЯ ОСТАНОВКА. НЕ ПАРКОВАТЬСЯ». От незнакомца пахло виски, у ног его стоял чемодан, поверх чемодана навалена груда одежды на вешалках, рядом — электрический обогреватель с золотым шаром, похожим на солнце, и небесно-голубой мотоциклетный шлем. Незнакомец выглядел довольно странно: длинные тонкие волосы, грубое лицо, худощавая и угловатая фигура, и к тому же от него так несло спиртным.
— Привет, — сказал он. — Перед тобой человек, которого выгнали из квартиры. У меня есть еще много барахла, помимо этого. Это моя третья ходка. Собираюсь пожить немного у сестры, пока не найду жилье. В такую позднотень жилья не найти. Меня прогнали не за то, что я не платил за съем. Денег у меня хватает. Единственное, о чем мне не стоит переживать, так это о деньгах. У меня их полно. А выгнали меня всего-навсего за то, что я обычный человек. Я создаю шум, как обычный человек, хлопаю дверьми, иногда кашляю по ночам, ко мне время от времени заходят друзья, бывает, я пою или свищу, или занимаюсь йогой. Да, я обычный человек, и создаю обычный шум, который создают все люди, — например, когда спускаюсь и поднимаюсь по лестнице. Меня выгнали из квартиры. Я нарушитель покоя.
— Кошмар какой, — сказал Фаррагат.
— Ты попал в самую точку, — отозвался незнакомец. — В самую точку. Хозяйка у меня была противная старая вдова — они всегда представляются вдовами, даже если их муж в это время пьет пиво на кухне, — противная старая вдова, из тех, что на дух не выносят жизнь в любых ее проявлениях, ее формы и вкус. Она выгнала меня за то, что я жив и здоров. Конечно, у меня уйма вещей. В первую ходку я перевез телевизор. Я его обожаю. Купил четыре года назад, цветной. Как-то раз, когда на экране вдруг появилась рябь, я вызвал мастера, и он сказал, чтобы я ни за что не менял свой телевизор на новый. Таких сейчас уже не делают, пояснил он. Он отремонтировал его и взял всего два доллара. Сказал, что такой телевизор ремонтировать одно удовольствие. Сейчас телевизор у сестры. Она терпеть меня не может, а я — ее, но ничего не поделаешь, придется переночевать у нее, а утром найти жилье получше. В южном районе есть отличные квартиры с видом на реку. Может, мы с тобой снимем жилье на двоих, если подвернется что-нибудь стоящее? Хочешь?
— Может быть, — сказал Фаррагат.
— Вот, держи мою визитку. Позвони, если надумаешь. Ты мне понравился. У тебя наверняка отличное чувство юмора. Я работаю с десяти до четырех, иногда, правда, слегка опаздываю, но на обед не выхожу. Сестре моей лучше не звони. Она меня до смерти ненавидит. А вот и автобус.
В ярко освещенный автобус садились те же самые люди — насколько он успел их запомнить, — которые ждали в прачечной. Других пассажиров не было. Фаррагат взял обогреватель и мотоциклетный шлем и пропустил вперед незнакомца с чемоданом и одеждой.
— Я плачу, — бросил тот через плечо Фаррагату и заплатил за него.
Уютно устроившись в третьем ряду у окошка, незнакомец сказал Фаррагату:
— Садись сюда, давай же, садись.
Фаррагат сел.
— Каких только людей не бывает на свете, верно? — продолжил незнакомец. — Только представь, меня обозвали сумасшедшим всего-навсего из-за того, что я пою, свищу и с шумом поднимаюсь и спускаюсь по лестнице по ночам. Нет, ты представь! Ой, там дождь! — вдруг воскликнул он, указывая на белесые полосы на стекле. — Там дождь, а у тебя нет плаща. Ну ничего, у меня есть для тебя один плащ — думаю, он вполне подойдет. Погоди-ка, — он вытащил плащ из груды одежды. — Вот, ну-ка примерь.
— Но тебе тоже нужен плащ, — возразил Фаррагат.
— Нет, нет, примерь. У меня целых три плаща. От всех этих переездов барахла у меня не уменьшается, а только увеличивается. К примеру, один из моих плащей остался у сестры, другой лежит в бюро находок в Эксетер-Хаус, еще один на мне. И есть еще вот этот. Итого — четыре. Так что давай, надевай.
Фаррагат сунул руки в рукава и натянул плащ.
— Отлично! Отлично! — воскликнул незнакомец. — Сидит превосходно. А знаешь, ты в нем выглядишь на все сто! Честно. Как будто только что положил на свой счет миллион долларов и теперь медленно выходишь из банка, собираясь встретиться с подружкой, сводить ее в дорогущий ресторан и заплатить за обед. Отлично сидит.
— Большое спасибо, — поблагодарил Фаррагат, поднялся и пожал ему руку. — Я сойду на следующей остановке.
— Что ж, ладно, — сказал незнакомец. — У тебя есть номер моего рабочего телефона. Я работаю с десяти до четырех, иногда немного опаздываю, зато не выхожу на обед. Только не звони сестре.
Фаррагат прошел к передней двери и вышел на следующей остановке. Выходя из автобуса, он вдруг заметил, что больше не боится падения, да и все остальные страхи куда-то пропали. Он высоко поднял голову, распрямил спину и медленно пошел по улице. «Возрадуйся, — думал он, — возрадуйся».
