Только теперь я заметил, что стою напротив метро. Я отпустил свой пьедестал и побрел туда. Эскалатор работал, я спустился вниз.
Безлюдная платформа; пластмассовая скамейка, две расплющенные банки из-под кока-колы, странное буроватое пятно на полу (лучше туда не смотреть), огромный смеющийся тип в джинсах на рекламном плакате. Он был в шляпе, небрит, а за спиной у него простиралась до самого горизонта красная скалистая равнина. Множество окурков, маленьких, докуренных почти до фильтра и раздавленных. Я сел.
Время шло. Только это было трудно заметить. Часы с подсвеченным циферблатом, висевшие на стене, показывали какой-то совершенно невероятный час, а стрелки на них застыли. Никого. Ни человека, ни поезда.
– Эй! Это вы? – Кто-то потеребил меня за плечо, я вскрикнул… Два мальчика лет двенадцати-тринадцати, большеглазые, любопытные, немного смущенные. – Не могли бы вы… дать нам автограф?
Я молча кивнул. Один из них протянул мне слегка помятый лист бумаги; я ощупал нагрудный карман: да, ручка на месте. Я вытащил ее, снял колпачок, подписал. Сначала мне это не удавалось, потому что у меня слишком дрожали руки, потом я просто провел судорожно изогнувшуюся ломаную линию. Они поблагодарили, взяли лист и ручку и ушли. Через несколько секунд они пропали, будто впитанные землей. Платформа снова опустела. Я заметил, что они забрали мою ручку. Несмотря на все события этого дня, это меня разозлило.
Поезда все еще не было. Человек на плакате насмешливо ухмылялся, пейзаж у него за спиной казался странным и враждебным. Я посмотрел на одну из расплющенных банок из-под кока-колы; когда до нее дотронулся мой взгляд, она задребезжала и подпрыгнула. Я быстро отвернулся и закрыл глаза. Тотчас же я ощутил рядом какое-то движение; я в панике обернулся на шорох, но ничего не заметил. У меня перехватило горло, я онемел. Если бы я мог умереть…
Поезд! Во мраке туннеля появились огни, они росли и толкали перед собой поток затхлого, застоявшегося воздуха. Поезд взвизгнул и остановился, открылись двери. Я встал, поплелся по платформе к ближайшей двери и вошел. В вагоне сидели старуха, угрюмый человек, дремал пьяный, зажав между колен пустую, нет, полупустую бутылку. Я пробрался к свободному сиденью и без сил повалился на него. Поезд тронулся, его окутала тьма.
– Это вы! – Старуха привстала и устремила на меня неподвижный взгляд черепахи. – Вы!
– Простите? – переспросил я, заметил, что говорю шепотом, и повторил, на сей раз вслух: – Простите?
– Вы не?… Вы не?… Вы?…
– Да, – сказал я, – это я.
– Ах! – воскликнула она. И снова опустилась на сиденье. И уставилась в пролетающий за окном мрак. Мой ответ ее явно удовлетворил, по-видимому, она обо мне забыла.
Внезапно появилась еще одна станция, открылись двери. Но никто не вошел, двери захлопнулись, снова стало темно.
– Что бы это ни было, – произнес я тихо, – я этого не хочу. Хватит! Я об этом не просил, я этого не желал. Пожалуйста, не надо! – Я поднял глаза: надо мной в такт движению поезда покачивался небольшой разноцветный плакат: желтая бутылка лимонада, а сверху жирными буквами: «То, что тебе нужно!» – Нет, – попросил я, – нет. Или, может быть, да, но не сейчас. Не сейчас.
Поезд остановился, я встал. Двери открылись, я, спотыкаясь, вывалился из вагона. Старуха что-то крикнула мне вслед; я обернулся, но двери уже успели закрыться. Поезд тронулся, увеличил скорость и пропал в своем туннеле. И оставил меня одного. А зачем я вообще вышел? Куда же я шел? Куда?
Снова эскалатор; казалось, вся земля источена ходами эскалаторов. Он вынес меня наверх и высадил на какой-то новой, темной, пустынной площади. Мимо прошли некрасивые молодые влюбленные, мерзла никем не замечаемая проститутка, полицейский меланхолично всматривался в небеса.
Знаю, подумал я, что все могу потерять. Знаю, что именно этого я и хотел. Но я не хочу этого больше. Мне это не по силам. Я не могу. Мне не нужна эта власть. Я не Мерлин. Я не волшебник. Я ошибся.
– Вы понимаете, – спросил полицейский, – что это значит?
– Что? – Я уставился на него.
– Вы понимаете, – повторил он с непроницаемым лицом, – что это значит?
Я повернулся и хотел кинуться прочь, бежать, бежать, но просто не мог. Поэтому я пошел – быстро, насколько мне позволяли подкашивающиеся, саднящие ноги. Потом я не выдержал – и оглянулся. Полицейский смотрел мне вслед. Проститутка тоже. Остановились и некрасивые молодые влюбленные. Все четверо без всякого выражения смотрели на меня.
Спотыкаясь, я свернул за угол ближайшего дома и побрел дальше, никуда не сворачивая. Если бы я только мог бежать – я бы за это почти все отдал. Но бежать я не мог, не мог.
Потом я остановился. Посреди улицы, в беловатом неоновом свете фонаря. Свет был резкий, на какое-то мгновение он меня просто ослепил.
«Нет! – простонал я. – Нет! Решено! Мне страшно, я больше не хочу и не могу! Я говорю „нет". Нет».
Где-то над моей головой распахнулось окно. Кто-то произнес необычайно четко: «Как хочешь! Вот увидишь, чем это для тебя обернется».
Окно со скрипом закрылось. Я поднял голову, но не смог ничего рассмотреть: фонарь был слишком яркий. Внезапно я понял, что прямо на меня стремительно несется что-то огромное и страшное. В следующее мгновение я услышал рев, а потом пронзительный визг тормозов.
Я ощутил две вещи: что-то сильно толкнуло меня, а потом мои ноги оторвались от земли. Меня обвевал воздушный поток, прохладный и приятный. Я парил, да, парил над землей. А где-то внизу, далеко-далеко подо мной, плавно проплыл асфальт. Потом он поплыл ко мне. И больше я ничего не помню.
XI
Я лежал в отдельной палате. Чтобы это устроить, пришлось приложить немало усилий и заплатить целое состояние, но я был знаменит, а Вельрот знал свое дело. Поэтому место рядом с моим так и осталось незанятым, по ночам я сам решал, спать мне или нет, и меня не беспокоил вид чужих страданий. В палате был телевизор и радиоприемник, а у стены стояли какие-то медицинские приборы, мрачные и угрожающие, наводившие на мысль о зондах и боли; но они предназначались не мне.
Мне было совсем неплохо. То есть я выздоравливал. Открытый перелом ноги, закрытый перелом руки, сотрясение мозга средней тяжести. Мне повезло. Так говорили все: Вельрот, врачи, главврач и даже некий преисполнившийся ко мне мистического благоговения профессор, каждый день на несколько минут склонявшийся над моей постелью. Мою сломанную ногу скрывал толстый слой гипса, закрепленного на металлическом штативе; в гипсе у меня была и левая рука, а шею охватывали твердые, словно железо, брыжи – как у королевы Елизаветы на гравюрах эпохи Возрождения. То, что я лежал без движения, мне почти не мешало; не очень-то и хотелось двигаться. К тому же мне ведь повезло, и поэтому, как полагали врачи, главврач, профессор, я был не вправе жаловаться.
– Попасть прямо под машину, пережить лобовое столкновение, – сказал профессор, – и отделаться… отделаться всего лишь… Благодарите Бога!
