— А почему не открыть бутылку? — изумленно щебечет Макс. — У нас в багажнике их полно!
— Так ведь нечем открывать, глупенькая. У моих родителей нет штопора.
Все эти ограничения не выводят Макс из обычного для нее прекрасного расположения духа, скорее, они ее забавляют. Она рассматривает этот визит как некий экзотический опыт, как аномалию, которая больше не повторится. Она никак не ассоциирует его с родителями. Макс не верит, когда он говорит, что она — первая девушка, которую он приведет к ним в дом. Но сам Гоголь не чувствует никакой радости при мысли об этом визите, только беспокойство и желание, чтобы все поскорее закончилось. Они проезжают центр города, сворачивают на Пембертон-роуд, и он видит привычный пейзаж ее глазами: убогий провинциальный городок — кирпичное здание школы, которую они с Соней закончили, россыпь магазинов на центральной площади, крытые черепицей дома, стоящие слишком близко друг к другу, одинаковые подстриженные лужайки. На улице знак «Осторожно, дети!». Он понимает, что жизнь, которая его родителям кажется верхом благополучия, для Максин не имеет никакой ценности, что она любит Никхила не за его прошлое, а скорее вопреки ему.
У их ворот стоит фургон компании, устанавливающей сигнализацию, он загораживает въезд, поэтому Гоголь паркует машину на улице, возле почтового ящика. Он ведет Максин по мощенной камнем дорожке к дому, звонит в звонок — его родители всегда запирают входную дверь. Им открывает Ашима — Гоголь видит, что она нервничает. Она надела свое лучшее сари, подкрасила губы и щедро опрыскалась духами — разительный контраст с их легкими хлопковыми брюками, футболками и мягкими замшевыми мокасинами.
— Привет, ма, — говорит Никхил, целуя мать в щеку. — Познакомься, это Максин. Макс, это моя мама, Ашима.
— Приятно наконец-то познакомиться с вами, Ашима, — весело говорит Максин, наклоняясь и тоже целуя мать Никхила в щеку. — Это вам.
Она протягивает Ашиме корзинку, доверху наполненную паштетами, сырами, банками корнишонов, сырокопчеными колбасами — всем тем, чего его родители не едят. У Гоголя не хватило духа остановить Макс, когда она выбирала подарки в магазине деликатесов, тщательно заворачивала и упаковывала их. Он проходит в дом, не переобувшись, и мать ведет их на кухню — она жарит самсу в глубокой сковороде, и поэтому в кухне висит плотная завеса дыма.
— Отец Никхила наверху, — говорит Ашима. Она вынимает самсу из кипящего масла деревянной лопаткой с прорезанными щелями, перекладывает ее на тарелку, покрытую бумажными салфетками. — Он там беседует с этим человеком по поводу сигнализации. Простите, обед будет готов через пару минут, — обращается она к Максин. — Я не ждала вас так рано.
— А зачем нам сигнализация? — спрашивает Никхил.
— Это идея твоего отца. Я ведь буду здесь жить одна, вот он и решил установить сигнализацию. — Ашима рассказывает, что за последнее время в округе произошли два ограбления. И оба случились посреди бела дня. — Даже в таком благополучном районе, как наш преступления сейчас не редкость, — говорит Ашима, многозначительно поджимая губы и глядя на Макс.
Мать наливает им по стакану холодного ласси — густого, кисло-сладкого, взбитого в шейкере кефира, ароматизированного розовой водой. Они переходят в гостиную, садятся на диван, где обычно никто не сидит. Мать достает альбомы с фотографиями, показывает Макс маленьких Никхила и Соню, рассказывает об их индийской семье. Макс любуется сари Ашимы, с видом знатока щупает материал, сообщает, что ее мать работает экспертом по тканям в ХММ.
— Где-где?
— Художественный музей Метрополитен, — быстро подсказывает Гоголь. — Помнишь, мы были там? На Пятой авеню, там еще так много ступенек? Я водил тебя туда показать египетские храмы.
— Ах да, конечно, помню. А мой отец был художником, — гордо говорит Ашима, показывая на акварели, висящие на стене.
Сверху раздается звук шагов, Ашок спускается по лестнице в гостиную. За ним идет сотрудник компании, он в форме, в руках держит блокнот. В отличие от матери отец вообще не стал переодеваться в честь приема гостей — на нем коричневые тренировочные брюки, мятая рубашка навыпуск, домашние тапки. Гоголь замечает, что волосы его еще больше поредели, а живот вырос.
— Так, вот копия счета. Если будут проблемы, звоните по этому телефону. Нет, вот здесь, начинается с восьмисот. — Отец пожимает руку человеку в униформе. Тот наклоняет голову. — Всего хорошего, сэр.
— Привет, баба, — говорит Никхил. — Познакомься, Это Максин.
— Здравствуйте. — Отец протягивает руку с таким видом, как будто готовится принять присягу. Он не садится на диван, продолжая стоять, поворачивается к Максин. — Это ваша машина стоит на улице?
— Арендованная, — отвечает она.
— Лучше загоните ее во двор, — озабоченно говорит отец.
— Зачем? — протестует Гоголь. — Ничего ей там не сделается.
— Осторожность не помешает, — настаивает отец. — Эти соседские дети ничего не видят, когда гоняют мяч. Один раз я оставил машину вот так же на дороге, и они попали мне прямо в лобовое стекло. Я сам могу загнать ее во двор, если хотите.
— Да нет, что ты, я загоню, — говорит Гоголь, раздраженный тем, что они вечно ждут от жизни какого-то подвоха.
Когда он возвращается, все уже сидят за столом. Конечно, еда слишком жирная для такой погоды: кроме самсы, Ашима приготовила куриные котлеты в сухарях, турецкий горох с финиками, рис с бараниной и чутни из выращенных ею самой помидоров. Гоголь знает, что мать готовила целый день, и еще больше раздражается. В высокие стаканы налита вода, тарелки и вилки разложены на столе в столовой, которой пользуются только в особых случаях. Все сидят на неудобных стульях с высокими спинками и сиденьями из золотой парчи.
— Не ждите меня, начинайте, — говорит мать, все еще бегая между кухней и столовой, вынимая из масла последние пирожки.
Родители явно стесняются Максин, разговор не клеится, они непривычно молчаливы, не шутят и не смеются, как среди своих бенгальских друзей. Впрочем, Максин это совершенно не смущает, она сама беседует с ними, задает вопросы, выпытывает и выведывает, полностью направив все внимание на них. Никхил восхищается подругой — он помнит, что во время их первой встречи она точно так же покорила и его. Она расспрашивает Ашока о его научном проекте в Кливленде, а мать — о ее работе в библиотеке (Ашима недавно устроилась на работу, чтобы не сидеть целыми днями дома). Гоголь слушает их разговор вполуха. Он вдруг замечает, что в их семье не принято передавать друг другу предметы за столом, что родители не всегда жуют, полностью закрыв рты. Когда Максин, забыв его наставления, наклоняется к нему и нежно проводит рукой по волосам, родители дружно опускают глаза в пол. К счастью, Макс ест с аппетитом, не уставая расспрашивать мать, как она готовит то или иное блюдо, хвалит кушанья, утверждая, что это — лучший индийский обед, который она когда-либо пробовала. Когда Ашима предлагает дать им в дорогу котлет, Максин с радостью соглашается.
