27 октября, воскресенье. Джекки считает наше предприятие все более безнадежным. Сегодня утром он обнаружил, что Сфинкс обнесен изгородью.
— Невысокой, как амбарные двери, после того, как турки отстрелили ему нос.
Огромная котообразная тварь продолжала пялиться поверх наших голов на запустение Назлет эль-Саммана.
Однако днем Джек начинает смотреть чуть веселей. Он знакомится с Кефузалум и даже заказывает два рома с кока-колой.
— Она не мусульманка, а коптка. Копты — это секта египетских христиан, которую терпят из-за ее древности и немногочисленности. Они утверждают, что вообще были первыми христианами и опекали Иосифа, Марию и Младенца, когда те спасались в Египте от Ирода. Некоторые даже считают, что это потомки ессеев и поэтому являются предшественниками Христа и наделены ясновидением.
— Может, именно поэтому у нее такой открытый и непосредственный взгляд, — делаю предположение я, вспоминая, что мусульманки имеют право смотреть в глаза только собственному отцу, брату или мужу.
— Возможно, — отвечает Джекки. — Она каждое воскресенье ездит в церковь в Каир, в ту самую церковь, где, по ее словам, двадцать веков назад скрывалось Святое семейство. Место во всех отношениях замечательное. Она говорит, что несколько лет тому назад рабочий увидел на крыше церкви женщину. Он позвал священника, который вышел наружу и приказал ей спуститься. А потом заметил, что от нее исходит сияние. «Пресвятая Богоматерь! — воскликнул он. — Дева Мария!» Или что-то в этом духе.
Как бы там ни было, все прихожане вышли на улицу и тоже ее увидели, а в следующее воскресенье она появилась снова. А еще через воскресенье церковный двор был переполнен мусульманами, христианами, агностиками — и все опять увидели ее! Так продолжалось в течение двух месяцев. И тысячи людей каждую неделю наблюдали ее явление.
Джекки улыбнулся и наморщил лоб:
— Народу стало так много, что египетское правительство решило обнести церковь стеной и стало взимать двадцать пять пиастров за ее посещение. И видение тут же прекратило являться.
— Я бы поступил точно так же, — заметил я. — Учитывая, что они берут пятьдесят пиастров за осмотр пустых бычьих саркофагов.
28 октября, понедельник. Джекки наконец переезжает в комнату в Каире. Я еду вместе с ним и захожу в нидерландскую авиакомпанию. Я смогу вылететь утром в ближайший четверг или вечером в следующий понедельник. И я прошу голландку с уложенными волосами заказать мне билет на рейс в четверг.
Вернувшись к городской цивилизации, Джекки решает, что останется еще на одну неделю.
— Почему бы тебе тоже не пожить в Каире? И не отложить вылет до 4 ноября? Тогда мы сможем провести Хэллоуин у саркофагов.
Я отвечаю, что предпочитаю провести этот день с детьми в Орегоне и кормить попкорном мумии в резиновых масках. Он пожимает плечами:
— Как хочешь. А ты что, успеешь к четвергу найти... закончить свои записки?
Я отдаю должное сделанной им паузе в середине предложения и вынужден согласиться с тем, что вряд ли что-либо «найду» к четвергу, как, впрочем, и к понедельнику. Чем ближе я подхожу, тем меньше вижу. Пирамида начинает растворяться внутри себя. Чем дольше смотришь, тем больше скукоживаются любые теории перед лицом этой загадки.
И теперь я брожу по руинам Гизы в основном в одиночестве. Я научился вовремя поднимать камни при малейших признаках приближения какого бы то ни было мошенника. Затем я принимаюсь его рассматривать через видоискатель моего инженерного компаса, и мошенники с почтительным видом удаляются.
— Смотрите-смотрите, американский доктор что-то нашел. Видите, как он задумчиво чешет свою лысину.
Плохо же они разбираются в американцах. Я просто плыву по течению. Как Питер О'Тул, пересекающий пустыню на верблюде и следящий за гипнотическим движением своей тени по песку. Как Омар Шариф, подъезжающий сзади и ударяющий его кнутом. Что?
Ты плывешь по течению.
Нет. Я просто задумался. Я...
Ты плыл по течению.
После ужина в полном одиночестве я возвращаюсь в свой номер. Я не могу ни отдыхать, ни писать. Отдыхать от чего? Писать о чем? Я не имею ни малейшего представления о том, что мне надо, — даже месяц тому назад в Орегоне я понимал это лучше. Партия сыграна, но карты оказались краплеными, как Мараг и его фальшивая карта за пять фунтов.
А как же мой туз в рукаве? Мой пузырек с ЛСД, которым я собирался воспользоваться, если все провалится? Исключено. Как говорит Малдун Грегор: «Я не стану предугадывать тайну с помощью кислоты. Не успеешь очухаться, как на тебя уже набросятся все эти мошенники и охранники. А после них от тебя ничего не останется, кроме сухой шкурки».
У меня еще осталось пять тюбиков с гашишем. Это надежнее. Может, мне удастся найти место за какой-нибудь гробницей под звездами, чтобы видеть Сфинкса... возможно, там я смогу обрести больше вдохновения, чем в этой шлакобетонной камере. Я собираю шмотки и выхожу во мрак.
Уже поздно, и такси на улицах нет. Охранники кивают, пропуская меня. Прожектора и громкоговорители вечернего шоу заперты в своих гробницах, но света хватает — новая луна, народившаяся в соответствии с законами Рамадана две недели назад, уже стала полной, и Великая пирамида горестно сияет в ее лучах за неимением лучшего.
На освещенном луной склоне я нахожу то самое место, куда в первый вечер нас водил Малдун. Ветер дует сильнее, чем я думал. Я сворачиваю лист из записной книжки и поджигаю его последней спичкой. Но лист скручен недостаточно туго и вспыхивает слишком быстро, однако я не намерен сдаваться и раскуриваю кальян с такой лихорадочной энергией, что даже не обращаю внимания на то, что не один.
— Добрый вечер, мистер Дебри.
Его крохотное личико вспыхивает от меня настолько близко, что сначала я принимаю его за отблеск пламени. Гашишные искры разлетаются во все стороны.
— У вас какие-то проблемы?
Я отвечаю, что все проблемы уже разрешились. И при последнем всполохе мы оба видим, что кальян пуст. Я вытряхиваю пепел в темноту. Он извиняется и приглашает с собой, чтобы достать новое курево. Косяк? Вся эта дребедень с гашишем и кальяном слишком дорогостоящая, а вот косяк — было бы неплохо...
Мараг провожает меня к одной из гробниц, откуда известняковое плато начинает круто спускаться к деревне. В дверях усыпальницы виднеется слабый прямоугольник света, и Мараг останавливает меня своей невесомой рукой, пока мы не подошли слишком близко.
— Это мой друг, — шепчет он. — Молодой парень, но уже работает здесь охранником. Очень хорошее место. Но он никак еще не привыкнет. У вас есть гашиш?
— Надеюсь, ты не собираешься смешивать его с табаком? Я не курю, и сигареты на меня очень плохо действуют.
— Нет. Никаких сигарет. Отличная вещь, из Финляндии. Вот увидите.
Он подходит к двери усыпальницы как раз в тот момент, когда изнутри появляется безликая фигура с карабином в руках, вышедшая на шум. Свет становится ярче, и оба, остановившись в его луче, принимаются разговаривать. Лицо хозяина закрыто тенью. Я вижу в его руках винтовку — древний американский «спрингфилд», оставшийся после битвы при Бордо, — и то, как он ласкает ее.
