Книга Скажи волкам, что я дома - Кэрол Рифка Брант

Иногда я играю в такую игру: притворяюсь, что меня перенесло во времени. Словно я и вправду девочка из Средневековья, оказавшаяся в 1987 году. В эту игру можно играть где угодно. В школе. На улице. В торговом центре. Чем современнее, тем лучше. Это очень хороший способ взглянуть по-новому на привычное окружение и увидеть вещи такими, какие они есть на самом деле. В последний раз я так делала в «Гранд Юнион», куда мама отправила меня за покупками. Это было на следующий день после моей поездки к Тоби, и я всеми силами старалась отвлечься от мыслей о записке Финна.

Вернувшись домой со станции, я сразу же убрала «Книгу дней» подальше в шкаф. С глаз долой. Решила, что сделаю вид, будто ее вообще не было, этой книги. Если притвориться, что я ничего не читала, наверное, я смогу как-то жить дальше. Такой у меня был план.

Разумеется, он не сработал. Если ты что-то узнал, это знание остается с тобой навсегда, как бы ты ни старался вернуться к блаженному неведению. Спрятанная в шкафу книга была как пожар. Который надо потушить, пока он не разгорелся по-настоящему. Возможно, все было бы не так плохо, если бы мои воспоминания о Финне не разбились вдребезги. Или если бы Финн попросил меня позаботиться о ком-то другом, о ком угодно — но только не о человеке, из-за которого все поломалось.

Сразу после уроков я пошла в магазин — с маминым списком продуктов. В «Гранд Юнион» я смотрела на лампы под потолком и думала, что они похожи на звезды, слепленные в комки и раскатанные, как тесто. А в магазинных тележках можно было бы возить дрова, будь их колеса чуть больше. А киви, бананы и манго — это какие-то диковинные плоды из далеких заморских стран. Я в жизни не видела таких овощей. Я держала в руке банан, смотрела на него во все глаза и бормотала себе под нос всякие глупости, и тут вдруг рядом возник Бен Деллахант и уставился на меня, как на совсем уже безнадежную психбольную. Наверное, я покраснела, как рак. Я сама чувствовала, как горят мои щеки.

— И что же это за странная штука, которую вы, земляне, зовете бананом? — спросил Бен голосом мистера Спока.

У меня в голове пронеслись тысячи вариантов более-менее убедительных объяснений. Я могла выдать Бену любой, но потом вдруг подумала: а зачем? Почему я должна что-то ему объяснять? У меня есть дела и поважнее. А Бен пусть думает что хочет.

Я посмотрела ему прямо в глаза и сказала:

— Я и вправду больная на голову.

Он явно не ждал такого ответа. Я поняла это по его растерянной, глупой улыбке.

— Иногда я представляю себе, что попала сюда, в наше время, прямо из Средневековья. Как будто я здесь ничего не знаю, и все вокруг кажется странным, новым и непонятным. Еще есть вопросы? В общем, теперь ты знаешь, какая я долбанутая. Можешь смеяться. Можешь рассказать друзьям, тогда посмеетесь вместе. Мне все равно. Делай что хочешь.

Бен стоял, словно ударенный пыльным мешком по голове. Все с той же растерянной, глупой улыбкой. Потом медленно кивнул головой, как будто пытался что-то решить для себя.

— Мне это нравится, — сказал он чуть погодя.

Слова Бена застали меня врасплох, и вся моя показная отвага мгновенно улетучилась. Я снова почувствовала, что краснею, и отвела взгляд.

— Вообще-то, это не должно тебе нравиться, — пробормотала я.

— Ага. «Должно», «не должно» — мои самые нелюбимые слова.

Я не привыкла к такому общению с мальчиками и на мгновение почувствовала себя очень крутой. Я попыталась незаметно вернуть банан на место, но, конечно же, уронила еще два. Бен наклонился и поднял их с пола.

— Я никому ничего не скажу. Я не такой.

— Спасибо.

— Джун?

— Да?

— Твой дядя… Я видел статью, в библиотеке. — Бен на секунду отвел взгляд. — У него и правда был СПИД?

Я молча кивнула. В школе ко мне уже подходили несколько человек, прочитавших статью. Наверное, мы были первой семьей, так или иначе связанной с этой кошмарной заразой, о которой все время писали в газетах и твердили по ящику. В смысле, первой среди всех наших знакомых — и людей это, похоже, завораживало. Когда меня спрашивали о дяде, в голосе вопрошавшего всегда слышалась легкая нотка чуть ли не благоговейного восхищения. Как будто то обстоятельство, что мой дядя умер от СПИДа, делало меня в глазах окружающих более интересной. Я никогда не пыталась этим воспользоваться. Люди, которые спрашивали о Финне, совершенно искренне полагали, что речь идет о каком-то незнакомом дальнем родственнике. Для большинства людей дядя — это и есть дальний родственник, то есть, по сути, чужой человек. Никто не подозревал о моем отношении к Финну. Никто не мог даже представить, что творилось у меня в душе, когда они говорили СПИДе, как будто СПИД — самое важное в этой истории. Важнее Финна. Важнее того, как сильно я его любила и как отчаянно мне его не хватает. Я не могла это слушать. Мне хотелось кричать.

— Очень сочувствую, — сказал Бен.

И больше он ничего не сказал. Не стал задавать никаких вопросов. За что я была крайне ему благодарна.

На следующий день я пришла в школу во всем старомодном. «Деревенское» платье от «Gunne Sax» с надетым поверх него свитером, толстые шерстяные колготки и, конечно же, сапоги. Волосы я, как всегда, заплела в косы, но в тот день связала их на затылке красной ленточкой, которую выдрала из энциклопедии. Мне было плевать, что обо мне подумают. Меня повсюду преследовали слова Финна. Его записка, оставленная в «Книге дней», никак меня не отпускала. И этот наряд, эта красная лента, эта другая я были всего лишь попыткой спрятаться.