Ознакомительная версия. Доступно 14 страниц из 68
– А хозяева где живут? – спросил я у деда торопливо.
– В «Сорок втором».
– Где это такое?
– Да так-то близко, а только тебе, парень, далеко будет туда добираться, – туманно ответил дед.
«Сорок вторым» оказался местный леспромхоз, который, недолго думая, назвали по номеру лесного квартала. Путь туда и в самом деле занял у меня почти целый день. По прямой через лес до поселка было километров десять. Но поскольку лесной дороги я не знал, мне пришлось на попутной машине вернуться за пятьдесят километров в райцентр и проехать на пассажирском поезде до следующей совсем крошечной станции. Оттуда по узкоколейке в полупустом трясущемся вагончике я еще долго ехал через лес с остановкой на обед в леспромхозовской столовой, пока не добрался до этого странного места, возникшего лет сорок тому назад прямо на лесной вырубке.
На первый взгляд селение напоминало партизанский лагерь времен Отечественной войны. Или просто лагерь. Большая плоская поляна, окруженная со всех сторон молодым лесом, бараки, лесопильня, одинаковые дома. Ничего похожего на деревню, которая всегда стоит на приволье, где каждая вторая изба – произведение искусства и каждая первая на свое лицо, здесь не было.
После реки с ее красивой долиной, холмами, дорогами, оврагами и полями, после всей этой обжитой, ухоженной и веками приспособленной для жизни человека местности, где все ласкало глаз и радовало сердце – здесь среди леса, сырости, болотных кочек и проложенных повсюду дощатых дорожек, без которых ноги провалились бы в трясину, ощущалась затхлость и спертость. Что-то ужасное должно было заставить людей побросать родовые гнезда. Других дорог кроме узкоколейки к «Сорок второму» не вело, и его обитатели жили в постоянном ожидании, что теперь, когда весь лес в округе вырубили и леспромхоз стал нерентабельным, поселок закроют. Лишенные возможности ездить на машинах или мотоциклах, они приспособили под свои нужды узкоколейку, соорудив самодельные дрезины, именуемые пионерками. На этих пионерках по многочисленным и ветвистым усам объезжали окрестные леса, успевая раньше всех собрать грибы и ягоды.
Тут-то и жила хозяйка приглянувшейся мне избы Анастасия Анастасьевна. Когда негаданно-нежданно я появился у нее на пороге и обмолвился насчет дома, руки у нее опустились, будто я принес горестную весть.
«Неужели откажет?» – подумал я тоскливо, представляя мнительный деревенский характер, избегающий всяких перемен. Однако я ошибался.
Крепкая пятидесятилетняя Тася Мазалева мало походила на хрестоматийный образ темной безграмотный старухи, которую обманывает заезжий столичный жулик и покупает за бесценок вековой деревянный дворец. В деревенском доме она не жила лет двадцать, с тех пор как переехала в «Сорок второй», не знала, кому его продать и что с ним делать. С годами изба разрушалась и падала в цене. Огорода не было, земля вокруг не была обнесена никаким забором и использовалась для покоса. Я был первым покупателем, но почувствовав, что дом мне понравился, сметливая женщина назвала какую-то сумасшедшую цену плюс я должен был заплатить госпошлину.
Торговаться я не стал. Как раз в ту пору в моей жизни случилось горе: умер отец. Все деньги, что он оставил мне в наследство, я был готов истратить на дом. На пионерке с хозяйкой и ее молчаливым сдержанным сыном мы поехали километров за двадцать в сельсовет. Дрезина везла нас через лес, наступавшие на узкоколейку ветки деревьев и кустов хлестали по лицу. Кое-где рельсы были разобраны и приходилось слезать и перетаскивать машину на руках. Мы проносились над речками и ручьями, и я жадно смотрел по сторонам, привыкая к новой местности.
В сельсовете, однако, выяснилось, что для покупки необходимо согласие председателя колхоза. Жуликоватого вида мужичок, спущенный из района в это отсталое хозяйство под названием колхоз «Вперед» и мало походивший на должностное лицо, сперва заупрямился.
– А на кой ляд ты мне тут нужен? Ты ж не станешь в колхозе работать. Ко мне сейчас беженцы с Узбекистана едут. Вот они и купят избу.
Я был в отчаянии, а Анастасия Анастасьевна с сыном в досаде – где б еще они нашли такого щедрого покупателя? Однако красного председателя переубедили трезво мыслящие трактористы.
– Да не… Никто эту избу не купит. Она на отшибе стоит. Туда если кого и поселишь, зимой дорогу чистить трактором придется.
– Ну смотрите, мужики, вам с ним жить, – обронил председатель и, не глядя на меня, вышел.
В чистеньком здании сельсовета я вручил гражданке Мазалевой три тысячи рублей и, заплатив еще пятьсот за налог, получил бумагу, свидетельствующую о том, что отныне я являюсь владельцем дома в деревне Осиевской Бекетовского сельсовета Вожегодского района Вологодской области, после чего довольные друг другом мы расстались. Сумма, конечно, была немалая. Но случилось это незадолго до гайдаровской реформы и деньги все равно бы у меня пропали. Я только очень надеюсь, что добрая и разумная Анастасия Анастасьевна, к которой я не испытываю ничего кроме благодарности, сумела вовремя и толково их использовать.
Тем не менее когда позднее в деревне меня спрашивали, сколько я заплатил за Тасину избу, расчетливые колхозники укоризненно качали головами, осуждая расторопную землячку, а ко мне с самого начала отнеслись как к человеку, которого всерьез воспринимать нельзя.
Я был для них чем-то экзотическим и не поддающимся объяснению, чего деревенская душа пугается и не любит. В эти края не забрался еще ни один москвич или ленинградец, и никакие беженцы из Узбекистана селиться на холодном севере тоже не желали. Дома покупали обычно те, кто тут родился, потом уехал и на старости лет вернулся. Они засаживали землю картошкой, капустой и луком, разводили в теплицах огурцы и помидоры, держали скотину, летом к ним приезжали внуки из Оленегорска, Северодвинска, Никеля и других красиво поименованных, но малоприспособленных для жизни промышленных северных городов. Что делал здесь я и для чего истратил столько денег, они не понимали. А скажи я им о своем народолюбии, только пожали бы плечами.
3
Однако огорчить меня не могло ничто – у меня был свой дом. Это был так называемый передок – просторная и светлая летняя изба-пятистенок, к которой когда-то примыкала маленькая зимовка. Полгода семья жила в передке, полгода в зимовке, где было теплее и не надо было тратить столько дров. Но зимовку Тася давно уже продала на вывоз, и от нее остался только заросший крапивой фундамент. Под одной крышей с летней избой стоял большой двор – хозяйственная половина дома. Нижняя часть двора отводилась для скотины, а наверху лежало сено и находился сенник – тесная комнатушка, запиравшаяся на амбарный замок, где хранились инструменты и где впоследствии я держал самые ценные вещи, вроде электрической плитки, самовара и рыболовных снастей.
Таких домов, побольше, поменьше, одноэтажных и двухэтажных, покрытых шифером, рубероидом, дранкой или просто тесом, с террасками или без, в округе было много. Они все чем-то друг на друга походили и чем-то отличались, как походят и отличаются деревья одной породы. Но главная достопримечательность моей избы состояла в том, что ее не успели переделать внутри на городской манер, как почти все здешние квартиры. В ней не было ни обоев, ни побеленных потолков, ни полированной мебели, ни покрытых линолеумом полов. В просторной чистой горнице стояли вдоль стен широкие лавки, посредине стол и русская печь. Гладко обтесанные еловые бревна источали янтарно-розовый свет. Меж теплых бревен темнел мох. Окна, которые не мыли лет двадцать, сияли чистотой, как перед Пасхой. Сам дом был полон странных гулких звуков, так что его, как раковину, слушать можно было часами.
Ознакомительная версия. Доступно 14 страниц из 68
