– Все! Все они предатели! Все предадут!
– Так уж и все?! – пытался не поверить юный царь.
– Все! И Аполлодор! И Зевскид! Но первым предаст Ахей! А еще Аполлофан!
Тут Антиох проявил особое недоверие.
– Аполлофан? Мой врач? Но я верю ему!
– А он тебя предаст!
Аполлофану стали известны эти слова. Был он мужем решительным, а прошлое – темным. Никто не знал точно, откуда он родом. Одни считали, что из Фригии, другие не сомневались, что с Крита, третьи шептались, что Аполлофан учился врачебному искусству в таинственном далеком Китае. Как бы там ни было, врачом Аполлофан был отменным, возможно, даже лучшим, да и человеком незаурядным, привлекающим взор. Крепкий в кости, он умело обращался не только с ланцетом, но и с мечом, а пристальный взгляд широко распахнутых хищных глаз смущал окружающих, даже царя. Аполлофан не любил спорить и не умел прощать.
Аполлофану пришлись не по душе наветы Гермия. Как не нравился ему и сам временщик. Слишком много он на себя брал, слишком бесцеремонно поступал с теми, кто находились подле царя. Роющий другим яму, да попадет в нее сам!
Аполлофан был вхож к царю, как вхож к больному пользующий его доктор. Как-то, прикладывая примочку к ушибленному во время охоты бедру, Аполлофан, словно невзначай, спросил:
– Я слышал, войско следует в Атропатену?
– От кого? – встрепенулся царь, ибо план, о каком вдруг заговорил лекарь, был известен лишь Антиоху и верному Гермию.
– Я слышал, – не стал распространяться о своих источниках врач. Гладко выбритое лицо его изобразило улыбку. – Я бывал в Атропатене. Глухие места, населенные диким народом. В таких может сгинуть не то что человек, а целое войско. В таких может пропасть без вести сам царь!
Антиох вздрогнул.
– Что ты хочешь этим сказать?
– Кому-то нужно, чтобы войско пошло туда, значит, кому-то нужно, чтобы царь…
Аполлофан многозначительно оборвал фразу и вновь усмехнулся. Антиох нервным движением потер больную ногу.
– А что нужно тебе?
– Лишь одно – чтобы здравствовал царь, и не потому, что мне хорошо рядом с ним. Сильный царь означает стабильность, а держава нуждается в этой стабильности.
– Продолжай, – задумчиво велел Антиох.
– Чтобы была стабильность, не должен быть тот, кто желает отправить царя в Атропатену под кривые клинки всадников Артабазана.
– Но если этот человек нужен мне? Если он ни в чем не виноват, а твои наветы не более чем наветы?!
– Людей много, царь один. Властелин должен уметь избавляться от тех, кого считает друзьями. Царь найдет себе нового друга, более достойного, более преданного, более почтительного. Друга, а не господина!
Глаза Антиоха гневно засверкали.
– Да как ты смеешь!
– Смею!
Аполлофан резко наклонился к царю, его жестко вылепленное лицо очутилось точно напротив царского. Поигрывая изящной тростью, с какой никогда не расставался, врач тихо повторил:
– Смею!
Его голос звучал столь твердо, а в глазах была такая сила, что Антиох не выдержал и отвел взор.
– Все это наветы! – повторил он.
– А разве ты, щенок, не внял его наветам?!
Антиох, сбросив с ног влажное покрывало, поднялся. Вне себя от гнева, он хотел кликнуть стражу, но не смог: железная рука врача сдавила державное горло. Перед глазами царя блеснуло массивное тускловатое кольцо с ослепительно ярким драконом.
– Сначала подумай! – зловеще процедил Аполлофан. – Подумай, а потом уж решай!
С этими словами врач покинул шатер.
И царь подумал. Он размышлял всю ночь, а наутро позвал Аполлофана.
– Делай, что задумал! – приказал Антиох.
– Я слышу слова не юнца, но мужа! – поклонился врач.
Тем же вечером, во время прогулки, он отозвал Гермия в сторону от царя и свиты.
– Я должен сообщить нечто очень важное, сиятельный. Наедине…
Гермий задумался. Не в его правилах было отпускать от себя стражу и оставаться с глазу на глаз с тем, кого он относил к числу недругов. Но Аполлофан был безоружен, а Гермий имел при себе меч. И Гермий согласился и отошел в сторону. Здесь Аполлофан неуловимым движением выдернул из трости отточенный клинок и вогнал его в живот Гермия. Хрипя, канцлер выдавил:
– Вы убиваете меня за то, что я сказал правду. Вы все предадите царя. А первым предаст Ахей!
– Сдохни, собака! – ответил врач и твердой рукой повернул клинок так, что вывалил из чрева Гермия скользкий ворох кишок. Канцлер забился в агонии, убийца бесстрастно наблюдал за ним. Когда-то, в далеком, неизмеримо далеком прошлом ему уже приходилось убивать – вот так, отточенным стилетом в живот или сердце. Убивать лазутчиков и вельмож, солдат и коварных предателей, убивать даже царей – убивать врагов. Когда-то… В те времена врач носил другое лицо и имел другое имя – имя считавшееся сейчас легендарным. Тогда его звали Заратустрой. Но это было тогда…
Аполлофан дождался, пока завершится агония, после чего вытер клинок об одежду убитого, сунул его в ножны и возвратился к царю, старательно делавшему вид, что ничего не заметил.
– Все кончено! – бросил Аполлофан.
– Он сознался? – полюбопытствовал слегка побледневший Антиох.
– Ему не в чем было сознаваться.
– Но он что-то сказал? – настаивал царь.
– Да, он сказал, что все предадут тебя, и что первым будет Ахей.
Антиох криво усмехнулся.
– С чего это вдруг все должны предать меня. Особенно Ахей, который был мне вместо отца. С чего?
А через несколько дней пришло известие, что Ахей и впрямь предал, объявив себя правителем земель к западу от Тавра.
А еще через несколько дней исчез Аполлофан. Он исчез на рассвете, незадолго до того, как в его палатку проникли люди, посланные Антиохом с наказом умертвить лекаря: царь обретал последовательность, а значит – характер; это было благом для державы.
Аполлофан исчез, и никто больше не слышал о нем. Никто!
А потом, спустя дни, месяцы, годы совсем в другой части мира объявился человек, чей взгляд был решителен, а рука тверда, и чье сердце не знало ни сомнений, ни жалости. Но звали его иначе, и был он совсем из иной истории…
2.5
Обмакнув в краску кисточку, – расщепленную бамбуковую трубку с вставленным в нее клочком заячьей шерсти, – Сюй Фу старательно вывел последнюю строчку – «И претворил мир и достаток на всей земле Тянься. И случилось это в год железа и змеи, осененный светом Тянь-цзи син».
