Сколько он уже здесь, а кроме того, видимо, концентрация какого-то магического поля — тьфу, как пошло-то, затерто! — здесь слишком высокое. Не мир, а сплошное Лукоморье, прости господи!..
— Да вот пожалуйста. — Мудрец посмотрел на свою посудину и та, словно кто-то невидимый взял ее в руку, поднялась, сама себе отвернула пробку и, наклонившись, наполовину наполнила гофрированный стакан, который, пока она возвращалась на место, поднялся с камня и повис перед лицом мага. — Только зачем, — вздохнул тот, беря его из воздуха, — руками-то приятнее. — И он опрокинул содержимое в рот, понюхал корочку с икрой и ухмыльнулся в усы:
— Ну чем не Пацюк, а, молодой человек?
Батен не знал, что такое «пацюк», но все равно согласно кивнул, а мудрец продолжал.
…И кто его такой выдумал, чтобы ему пусто было! И главное — зачем он-то здесь? Натворят миров не умеючи, а ты за них расхлебывай!.. Впрочем, все они, эти миры, хоть реальные, хоть воображаемые, скроены по одному принципу: хочешь как лучше, а получится как получится. Задумываешь и, кажется, знаешь, что было, что будет, чем дело кончится, чем сердце успокоится. Так ведь нет! Вдруг вылезет какой-нибудь второстепенный тип, которого и создал-то просто так, для пейзажу, как служебную фигуру, и вдруг начинает себя вести. А за ним и другие туда же! И никуда ты уже от них не денешься, и уже не ты их, а они тебя куда-то тащат, и весь мир уже не такой, каким ты его задумывал, а такой, какой они сами для себя сотворили. И это называется творец! А виноват во всем ты, творец. А не буди лихо, пока оно тихо… Но и этого мало. Находятся еще интерпретаторы и начинают потихоньку в твоем мире копаться, толковать его по-своему, искать смыслы и рассказывать тебе, зачем ты его, этот мир, создал и что ты вот тут и вот тут имел в виду, когда творил. А ты ничего не имел, ты творил, ты не мог иначе… Это как простейшее естественное отправление. Именно естественное, потому что для тебя этот акт столь же свойственен, как и иные физиологические потребности и соответствующие отправления. Что-то копится в тебе, потом накаливается и не дает покоя. Это может длиться долго, но наступает вдруг момент, когда ты уже не можешь носить этого в себе. Просто не в силах. И накопившееся должно выйти из тебя, чтобы тебе стало легче и комфортнее. Иначе нельзя, иногда просто невыносимо. И ты идешь, садишься и…
Иногда из тебя само вылетает, и ты чувствуешь невероятное облегчение. Иногда ты вымучиваешь. А иногда и вымучить-то не можешь, а надо… А уж что получится — то не дано предугадать: то ли то, что в проруби болтается и не тонет, а только пахнет, привлекая к себе нездоровое внимание, то ли просто жиденькая каша, ни на что не похожая и растворяющаяся в той же проруби без остатка, то ли — что редко — удобрение, и значит, есть от тебя польза… Миров ведь множество, и творцов тоже. Вот и поди отличи мир сотворенный от мира реального. Настолько он хорош и гармоничен. Или наоборот — нелеп и бездарен в своей реальности. А чаще все вместе…
— Вы много знаете о Творении, — робко сказал Батен во время одной из пауз, пока еще не был сильно пьян. — А мне казалось, это происходит иначе.
Мудрец посмотрел на него не понимая, и Батен смутился.
— Я имел в виду, что так может говорить только человек, знающий то, о чем рассуждает.
— Как же мне не знать, — ответил старик, задумчиво глядя на Океан. В голосе его не было ничего напускного — он просто констатировал факт. — Я ведь и сам неоднократно творил. Это так здорово! И так страшно. Страшно ответственно, — добавил он.
Он повернулся к Батену и, увидев, как тот на него смотрит — испуганно и с ужасом, вдруг весело рассмеялся и махнул рукой. Он смеялся долго и неуемно, а отсмеявшись, посмотрел лукавыми глазками из-за толстых стекол очков и сказал, махнув рукой уже по-другому:
— Ну вот, опять я наговорил тут всякого, и вы приняли меня черт-те за кого… А, — он еще раз махнул рукой, — легендой больше, легендой меньше, как говаривал один бог… Впрочем, кажется, такая легенда у вас уже существует.
…В тот вечер Батен долго не мог уснуть, во-первых, от выпитого очень болела голова, а во-вторых, все вспоминался разговор с напоившим его до этого состояния мудрецом.
Он тут уже порасспросил кое-кого, и ему уже объяснили, кто такой Арканастр. Старик был прав. Чего только Батен о нем не наслушался. Мнения, как и следовало ожидать, были различны, от провозглашения его болтуном и шарлатаном до полного почитания и уважения. Но, как выразился задумчиво один из его соседей-судостроителей, подводя итог спора: «Если бы Арканастра не было, его следовало бы придумать», с чем Батен не мог не согласиться.
Кстати, тот же самый сосед и сказал Батену, что у них в Таласе считается, что встретить Арканастра — это к большим переменам.
И предсказанные перемены не заставили себя долго ждать.
Батен очередной раз ткнул перо в чернильницу, написал полтора слова и чертыхнулся; нет, не стоило и стараться дописать страницу, следовало просто пойти к хранительнице зала и налить свежую порцию чернил, эти просто никуда не годились! Делать этого ему никак не хотелось, потому что пришлось бы спуститься на первый этаж к конторке, там вежливо поболтать с хранительницей об обычаях Плато — они почему-то ее очень интересовали, и она взяла за обычай всякий раз, стоило ему оказаться в поле ее зрения, задавать вопросы относительно тех или иных сторон жизни в Империи; вопросов порой наивных настолько, что ничего подобного Батен не слыхивал со времен своего недолгого пребывания в начальной школе Верхних Мхов, и это было тем более поразительно, что хранительница имела степень бакалавра истории и этнографии, — и только потом, потратив времени гораздо больше, чем следовало бы, чтобы просто заменить негодные чернила на хорошие, удалось бы вернуться к прерванному занятию.
Батен вздохнул и, подхватив злополучную чернильницу, направился к лестнице.
Все получилось, как он и предполагал. На сей раз он побывал в качестве эксперта по части разницы похоронных обрядов в различных провинциях Империи и к своему столу вернулся довольно-таки быстро, но с соответствующим настроением.
И обнаружил, что его место занято знакомой уже ему девицей-картографом, которая без малейшего стеснения читает его записи.
— Привет, — сказала она, оторвавшись от чтения. — Я вижу, гильдеры уговорили тебя заняться мемуарами.
Так оно и было. Этому занятию — записям обо всем, что он мог вспомнить о своей жизни в Империи — секретарь Гильдии Кормщиков в довольно мягкой форме предложил Батену посвящать три часа в сутки. Батен прекрасно понимал, что это означает: его просто-напросто используют как перебежчика. Таласу постоянно не хватало информации об Империи, и Гильдии использовали каждый удобный случай получить новую и уточнить старую информацию. Просьба секретаря была не более чем завуалированным приказом. Так, во всяком случае, понимал это Батен. А приказы он привык выполнять — даже в таком положении, в котором он находился сейчас; даже понимая, что эта просьба-приказ могла стоить ему где-то в будущем полутора десятков порций свинца перед строем. Но в конце концов, оправдывался перед собой Батен, Империя и Талас не находились в данный момент в состоянии войны и, следовательно, строй солдат ему не грозил напрямую, а ссылку на Край Земли он уже получил за другое, и даже преодолел его, нарушив тем самым неписаное правило, что «дальше Края не сошлют, легче пики не дадут», и назад пути ему не было. Так что имело полный смысл доказать свою лояльность новому начальству.
