Снег нужно уметь чувствовать. Распознавать притаившиеся под ним трещины ледникового тела. Это легче при ярком солнце, тогда на снегу лежат тени, и можно различить, где снег плотнее, где под ним, едва заметно, притаилась темнота, где он просел, прогнулся над трещиной. Хуже, когда облака. Тогда пропадают тени, вокруг серая муть, серые склоны, серый лед, и контуры снежного рисунка смазываются, пропадают. Тогда остается надеяться на везение. И на веревку. Главное, не бояться падать. И привыкнуть к веревке.
За перевалом, на северном леднике, Шавер выгнал Юса на снежное поле. Обвязал веревкой под мышками, перекинул петли через плечи, стянул и сказал: «Иди». Вперед, по взгорбленному, загнувшемуся краями вверх полю, по снегу, в котором ноги утопали по колено. Провалившись первый раз, Юс забился выброшенной на берег рыбой. Если бы не сдавившая грудь веревка, он бы завопил, может, он и завопил, сам себя не слыша, вокруг гладкие голубые стены, из круглой, похожей на рассеченную вену дыры хлещет вода, брызги обжигают, и вниз — далеко, не видно дна, там темно, и оттуда веет страшным холодом. Он извивался на веревке, скреб стену руками и ногами, куски прилипшего снега рушились вниз. Наконец повис, обессилевший, — а веревка потихоньку, сантиметр за сантиметром, поползла вверх. Тут он спохватился, взял в руку рукоять болтавшегося на темляке ледоруба, зацепил за приблизившийся край, подтянулся. Перевалился наверх, выполз на четвереньках. «Что, страшно? Повисел — употел!» — сказал Шавер и расхохотался, скаля зубы. Юс хотел ему в зубы вбить ледоруб, но сдержался, вспомнил, как болтался, раскорячившись, скреб руками, забыв про ледоруб, и расхохотался сам. А потом Шавер показал — вперед, Юс недоверчиво ткнул пальцем в себя: «Я — вперед?» «Ну конечно, кто еще?» Юс побледнел и облизнул вдруг пересохшие губы, глядя на Шавера, как пес, которому распаленный азартом охоты хозяин велит лезть в нору, а оттуда воняет дико и страшно, и что-то рычит в глубине, ощерившись, и лязгает клыками, но Шавер наклонился, принялся вычищать снег из ботинок, и Юс шагнул, еще и еще. Он не боялся. Внутри он был совершенно спокоен. Просто ноги не слушались и дергались — назад, назад, каждый шаг был маленькой победой. Юс считал их. Из-под войлочной киргизской шапки на лоб стекал пот, собирался в капли между бровей, стекал по вискам, на щеки. Шавер закричал сзади: «Э-эй, ты куда?», и под ногами снова ухнуло, зазвенела веревка, и вниз, вниз. Юс сам не понял, когда успел, но сильно рвануло правую руку, на голову, за шиворот сыпался снег, он повис на вбитом клювом в стену ледорубе, веревка болталась рядом петлей. На этот раз он не дергался. Веревка поползла вверх. Натянулась. Юс крикнул: «Потихоньку! » Конечно, Шавер прекрасно знал, как следует тянуть, но хотелось дать понять: я не просто болтающийся на веревке манекен, вот он я, живой, здоровый, вполне способный сам о себе позаботиться. Шавер вытянул и сказал укоризненно: «Куда ты? Ничего не видишь, идешь как баран, там же дыра видна, а ты идешь». «Я больше не буду», — пообещал Юс. И в самом деле, больше ни разу не провалился.
Они пересекли снежное поле, начали спускаться, вышли на кусок голого льда, испещренный ручьями, как перетренированная, перекачанная рука жилами. Выпилившая в искристом льду желоба вода неслась, шелестя. Юс с Шавером сидели на согретых солнцем камнях морены, жевали холодную вареную баранину и лепешки, и Шавер сказал, что пить нужно через трубочку, вот так, а то ветер, солнце, губы полопаются и распухнут, если хлебать прямо из кружки или горсти. Юс спросил: «А кто он такой, хаджи Ибрагим? »
— Большой человек. Большой-большой. Как гора большой, — сказал Шавер, сверкнув зубами.
— Я понимаю, — терпеливо сказал Юс. — А кто именно? Он начальник? У него много денег? Людей?
— Много. Он шейх и сеид. Хаджи. Очень святой человек. Был в Мекке. В кишлаках, где его люди, лучше живут. Очень лучше.
— У него своя… — Юс запнулся, — свой отряд?
— Да, свой отряд, и не один, и я у него, и Каримжон, и Рахим-ага, много. Он деньги нам дает. Много. Он уважает тебя. Долго с тобой говорил. Большой человек.
— А внизу, на равнине, у него люди есть? Кишлаки?
— Есть-есть. И люди есть, и бараны есть, много баранов. Богатый человек. И мудрый.
— А чем он занимается? Чем он зарабатывает?
— Шейх он. Много денег и людей. Очень много, — сказал Шавер, улыбаясь.
Юс вздохнул.
— А вы чем у него занимаетесь?
— Как чем? Живем, хлеб жуем, баранов пасем! — сказал Шавер и захохотал, хлопая себя по коленям.
Шавер водил Юса в горы без малого неделю. Гонял по снегу, по скалам. Учил бить крючья. Юс, даром что ездил в горы каждое лето, о страховке и скальной технике знал мало. Одно понял сам, другое подсмотрел, третье показал знакомый альпинист, — вот и все. Да, по большому счету, этого и не требовалось. Юс ходил в горы не для того, чтобы днями висеть на стенах. Конечно, иногда маршрут оказывался сложнее предполагаемого. Юсу случалось спускаться по ледяному склону, ввинчивая ледобуры, дюльферить с десятиметрового обрыва, но часами ползти по скале — никогда.
Шавер скакал горным козлом над стометровым отвесом, Юс полз за ним, потея, мечтая только о том, чтобы намертво прилипнуть к скале, и ни шагу. Еще шаг — из-под ног валится если не тонна, так точно центнер, а Шавер уже сидит на гребне, скалит зубы. Юс валился рядом, по-собачьи хватая воздух, высунув язык, а Шавер, хохоча, говорил, что ледники чистые только в верховьях или когда висячие, а внизу на них слой грязи по колено, и тащиться по нему — морока. Грязи? Да, грязи. Какой, к черту, грязи, когда только что чуть не улетел на сто метров! Улетел-прилетел, пополз-попотел. Юс пытался разозлиться, но не смог.
А когда в тот день возвращались, и шатающийся от усталости Юс видел только тропу под ногами да спину Шавера, которую успел возненавидеть до последнего квадратного сантиметра, тот вдруг сорвал со спины винтовку и выстрелил. В звенящей после выстрела тишине стало слышно: покатилось, упало, следом посыпались камни. Лезть за добычей Шавер заставил Юса. Подстреленного козла пришлось нести, уложив на плечи, как огромный, дурно пахнущий воротник. Пробитая пулей голова моталась с каждым шагом, сочась кровью — на бока, за шиворот, мешаясь с потом.
Внизу, в летовке, Юс скинул козла наземь и, глядя на грязно-бурую, недолинявшую шерсть, вдруг заметил — по ней ползают, скачут, копошатся крупные, в спичечную головку, коричнево-красные вши. Юс тихо — сил не было — выругался, поковылял к ручью. Не обращая внимания на женщин, сбивавших по соседству масло, и на мальчишек, снял одежду и залез в ручей. Натруженные ноги горели огнем, и ледяная вода показалась ступням парным молоком. А по бокам и спине продрало морозным наждаком, до боли. Юс, завопив, выскочил. Стуча зубами на вечернем ветру, путаясь в штанинах, натянул брюки, напялил свитер. Шавер хохотал до слез, а отдышавшись, сказал, что не живут они на человеке, не переползают даже, не любят человечины. Юс вздохнул облегченно, а Шавер добавил, что у человека свои есть, не хуже, поискал на себе: на вот, посмотри. Юса чуть не вытошнило. Он был готов прямо перед всеми скинуть всю свою одежду и бросить в костер. Потом дошло: раз не кусают, значит, нет пока.
