Я улыбнулась. В Годлин-холле, подумала я, постоянно проживают еще трое взрослых: Хеклинг, миссис Ливермор и мистер Уэстерли. Один не любит беседовать со мною, другая не желает беседовать со мною, третий не в силах со мною побеседовать. Невзирая на это «скучновато» — наипоследнейшее слово, коим я описывала бы свою жизнь в поместье.
— Пожалуй, — сказала я. — Но, мистер Рейзен, пока вы не уехали, не могли бы вы уделить мне несколько минут?
Лицо его болезненно скривилось; по видимости, он догадался, о чем я намерена поговорить, и не желал длить беседу.
— Я бы с радостью, мисс Кейн. Клянусь вам, я был бы счастлив более всего на свете. Однако меня призывает работа.
— Вы же сказали, что у вас полдня отдыха?
— Ах да, — нахмурился он. — Я разумел… я хотел сказать…
— Мистер Рейзен, я не задержу вас надолго, обещаю вам. Всего несколько минут. Я хотела задать вам некоторые вопросы.
Он со вздохом кивнул, понимая, должно быть, что ему не найти достойного способа увильнуть, а я указала на скамейку у лужайки, где мы и сели. Он отодвинулся подальше; между нами с легкостью поместились бы Изабелла и Юстас, и ни один из нас четверых не соприкасался бы локтями. Левая рука мистера Рейзена лежала на колене. Я заметила золотое кольцо на безымянном пальце. Стряпчий проследил за моим взглядом, но не шевельнулся.
— Вы ведь не собираетесь вновь расспрашивать меня о чете Уэстерли? — сказал он. — Мне представляется, я поведал вам все, что знал. С их первой встречи до последней.
— Нет, дело не в них, — сказала я. — И позвольте отметить, что во время предыдущей нашей встречи вы явили мне бесконечное великодушие. Я понимала, что беседа эта была для вас огорчительна. Под конец я увидела, сколь глубоко ранили вас эти события.
Он кивнул и поглядел на лужайки.
— Ни один из нас, кого эта история коснулась, никогда ее не забудет, — согласился он. — Но пока вы не продолжили, мисс Кейн, позвольте задать вопрос вам? (Я кивнула, удивленная тем, что ему потребно узнать нечто обо мне.) После нашей беседы вы говорили с миссис Ливермор? Познакомились наконец со своим нанимателем?
— Да, я его видела, — отвечала я.
Он отвернулся; в лице его читалось смирение пополам с печалью.
— Я бы вам отсоветовал. Тонкая душевная организация страдает от подобных зрелищ.
— По счастью, мистер Рейзен, я сделана из прочного материала.
— Я вполне это сознаю. Я заметил это в первую же нашу встречу. И весьма восхищаюсь этим свойством вашей натуры, мисс Кейн. Однако надеюсь, что увиденное не потрясло вас чрезмерно.
— Грешно ли говорить, что, по моему мнению, этот человек с благодарностью принял бы избавление от боли?
Мистер Рейзен слегка вздрогнул, будто замечание мое почел святотатством.
— Я, разумеется, понимаю, — сказал он. — Но нам не надлежит так говорить. Не во власти человека решать, кому и когда отправляться в мир иной. О том вправе судить лишь Господь Бог. В конце концов, нарушение этого закона естества и привело Сантину Уэстерли на виселицу, а Джеймса Уэстерли обратило в живого мертвеца.
— Мы на днях ездили в Большой Ярмут, — сменила курс я.
— Мы?
— Мы с детьми.
Он кивнул, просветлев:
— Превосходная мысль. Конечно, детям на пользу дышать свежим воздухом, вдали от этого дома. Всякий раз я отмечаю, как ужасно бледен Юстас. Изабелла смуглее; надо думать, в мать. Но Юстас — воплощенный Уэстерли.
— Мне кажется, детям понравилось, — согласилась я. — Весьма любопытный был день.
— Между прочим, моя мать родилась в Большом Ярмуте, — продолжал мистер Рейзен, проникаясь интересом к предмету. — Когда я был мал, мы порою ездили туда на выходные. У бабушки с дедушкой имелся там замечательный дом. — Он улыбнулся, затем усмехнулся — без сомнения, его посетило некое приятное детское воспоминание. — Мы с братьями и сестрами чудесно проводили время. — Он хлопнул себя по колену. — Насколько проще была жизнь, — прибавил он упавшим голосом. — Боюсь, современность чрезмерно требовательна к нам, вы не находите? Подчас год тысяча восемьсот шестьдесят седьмой внушает мне отвращение. Все мчится так ретиво. Перемены так стремительны. Тридцать лет назад, когда я был ребенком, жизнь нравилась мне больше.
— Мы заходили в церковь, — перебила его я, не желая отвлекаться на дискуссию о том, как разочарован стряпчий нашей эпохою. — Изабеллу весьма туда влекло. Оказалось, она желала посетить некую могилу.
Мистер Рейзен нахмурился:
— Изабелла? Что за могила ей понадобилась в Большом Ярмуте? У нее нет там родни.
— Могила Энн Уильямс.
Лицо его вытянулось.
— А, — кивнул он. — Мисс Уильямс. Разумеется. Я и забыл, что она тоже из Большого Ярмута.
— Родилась в сорок шестом, умерла в шестьдесят седьмом, — процитировала я надгробную надпись. — Мы с нею одногодки. Двадцать один. (Он не без удивления воззрился на меня, и на миг мне почудилось, будто ему хватит неучтивости отметить, что он полагал меня старше. Впрочем, он смолчал.) Мисс Уильямс, насколько я поняла, была третьей гувернанткой Годлин-холла?
Он поразмыслил, затем кивнул:
— Именно так. Конечно, она пробыла здесь недолго. Шесть или семь недель, если я точно припоминаю. Надо справиться в конторе, однако вряд ли она прослужила дольше.
— Мисс Томлин, злополучная жертва миссис Уэстерли, была первой.
— Совершенно верно.
— Мисс Томлин — первая. Мисс Уильямс — третья. Моя предшественница мисс Беннет, поместившая объявление о собственной замене, была пятой. И, если не ошибаюсь, в конторе вы поминали неких мисс Голдинг и мисс Харкнесс.
— Да, вторую и четвертую соответственно. — Он сглотнул и уставился в землю. — Обе — девушки весьма утонченные. Мисс Харкнесс была единственным отпрыском моего старого друга по ливерпульским судам. Он, бедняга, тяжело переживал утрату.
— Мисс Томлин, мисс Голдинг, мисс Уильямс, мисс Харкнесс, мисс Беннет и я, мисс Кейн. Я не ошиблась порядком?
— Все верно.
— Шесть гувернанток за год. Не кажется ли вам, что это удивительное положение вещей?
Он взглянул мне в глаза:
— Лишь круглый дурак сочтет это положение иным, мисс Кейн. Но, как я уже упоминал, произошло столько прискорбных несчастных случаев…
— Случаев! — расхохоталась я, отвернувшись. Я обратила взор к деревьям, что разбросали листву по корням, предоставив темные ветви грозному хладу. В глубине рощи мне почудилось человеческое шевеленье, промельк седой бороды, и я ахнула, вгляделась, однако больше ничего не увидела, а пейзаж вновь безмятежно застыл. — Вы, значит, верите в совпадения, сэр, — горько заметила я.
— Я верю в невезение, мисс Кейн. Я верю, что взрослый человек может скончаться, прожив сотню лет, а иное дитя Господь забирает к себе еще до первых именин. Я верю, что мир таинствен и нам не дано его постичь.
