— Одну неделю. Мы собирались вернуться, помнишь... — с ядовитым сарказмом спросила Эмма и добавила: — Дорогой? — «Любим друг друга». Вот уж в самом деле. Она покажет ему, что такое любовь!
— Да, мы вернемся, чтобы кое-что проверить, а затем вновь уедем в город. После чего, если нам понравится совместное житье, она скорее всего переедет ко мне в замок. И будем жить, пока не устанем друг от друга. — Он посмотрел на Эмму с таким видом, словно вызывал ее на конфликт: попробуй, опровергни меня. — Дочь шерифа Блая живет где-то здесь неподалеку, не так ли?
Мод начала объяснять, где живет дочь шерифа. Стюарт вполне был в состоянии поддерживать со стариками беседу. Но Станнелы, округлив глаза, смотрели при этом на Эмму. Стюарт, конечно, был мужчиной привлекательным. С этим Цилиндром на голове и европейскими манерами. Когда он поцеловал руку Мод перед уходом, та рассыпалась кокетливым смехом.
В карете Стюарт первые пять минут мог созерцать лишь профиль Эммы. Свертки с пирогами и прочими вкусностями, заказанными Эммой, так и остались нетронутыми. Она лишь смотрела в окно и молчала. Вообще-то она была женщиной разговорчивой, и Стюарту это даже нравилось, но сейчас она была так на него сердита, что он даже не пытался выяснить, что именно злит ее больше всего.
Странно, ему даже хотелось, чтобы она бросила ему в лицо какие-нибудь обидные слова.
Он помнил это ее замечание по поводу того, что она, возможно, ошибалась, считая его неисправимым негодяем. Слова, сказанные ею тогда, когда она поняла, в сколь стесненном положении в смысле финансов он находился. Он снова хотел ее понимания. Ее сотрудничества. Того, что получили Станнелы. Он немного ревновал ее к ним, то, как она немедленно забыла о том, зачем пришла, забыла и о нем тоже, как только поняла, что от нее ждут помощи. Помощи в совершенно безумном предприятии — свежесрубленная рождественская елка в январе как знак гостеприимства. Ну ладно.
Только в конце поездки Эмма решилась бросить на него взгляд. Да, она была явно рассержена, когда сказала:
— Я определенно не одобряю то, что вы сказали сестре моего соседа, что я ваша...
— Любовница?
— Мне на ум пришло более грубое слово.
— Воровка?
Карета дернулась, и рука, занесенная было словно для удара, опустилась на сиденье, якобы чтобы удержать равновесие. Стюарт попросил кучера, насколько возможно, сдерживать лошадей, раз Эмма так боится быстрой езды. Впрочем, она и не собиралась его за это поблагодарить. Они смотрели друг другу в глаза.
— У вас хорошо получается строить предложения и растягивать слова, не так ли?
Он вначале не понял, о чем она, а потом осознал: она догадалась, что он заикается. Он усмехнулся и потянулся, раскинув руки по краю сиденья. Ему нравилось, что его раскусили. И то, что даже в гневе она употребила слово «хорошо», говоря о его речевых запинках.
— Очень, — сказал он и добавил: — И я сделал вам одолжение. Если речь идет всего лишь о вашей репутации, вы можете забыть об этом эпизоде. Все, беспокоиться больше не о чем.
— Вы очень легкомысленно отнеслись к моей репутации.
— Станнелы — приятные люди. Я не думаю, что ваша репутация в такой уж беде.
— Возможно, вам стоило объявить о том, что мы любовники, в палате лордов.
— Я совсем не против. — Он улыбнулся. Так оно и было. Он был бы счастлив рассказать каждому встречному о том, как он это сделал. Он сам себе несказанно удивился. Удивился тому, что ему удалось сделать это, сидя верхом на стуле. Он бы с радостью хватал прохожих за воротники и говорил им: «Вы не поверите, что со мной произошло!» К тому же с такой прекрасной партнершей.
И эта его прекрасная партнерша сидела надув губы. Ему показалось, что Эмма вот-вот скажет ему что-то гадкое, попросит поцеловать ее в зад или что-то в этом роде. Затем она, видно, передумала. Из страха, что он действительно может это сделать. И в самом деле, он был бы не прочь. И эта мысль вновь заставила его улыбнуться. У него вообще было странное чувство — все время хотелось улыбаться. Й в самом деле, сегодня он улыбался больше, чем когда-либо в жизни.
Эмма презрительно скривила губы и отвернулась, глядя в окно.
Ах, что за чудные гримасы она умела строить! Но больше всего ему понравилось то, как она надувала свои круглые кукольные щечки, изображая сарказм, что приятно щекотало его эго. Он прекрасно знал, что от его эго можно отщипнуть довольно много, не причинив ему существенного урона. Спустя минуту она пробормотала в открытое окно:
— Вы не имели права.
О да, у него было на это право.
— Почему бы вам все это не записать, записать моим почерком? Возможно, у меня будет возможность все это прочесть, я решу, что сам это написал, и всему поверю. Он не знал, сколько еще может эксплуатировать ее проступки, тиранить ее, но чувствовал, что еще не все возможности исчерпаны. Она бросила на него взгляд, раздраженный взгляд, быстро перешедший в тревожный. Она уловила суть.
И все же он испытывал некое чувство вины, и это чувство было почти неосознаваемым до того момента, как взгляд его упал на ее сапоги — из литой резины, цвета грязи, самые безобразные сапоги, которые он когда-либо видел на женщине. Он наклонился, покачиваясь немного в такт карете, потом взял и схватил ее за ногу. Эмма уцепилась за петлю, чтобы не упасть.
— Они отвратительны, — сказал он и потянул ее за сапог. Эмма пыталась не дать ему стащить с нее обувь. — Мы можем раздобыть вам где-нибудь новые туфли?
— Их придется заказывать. Мастеру потребуется неделя, чтобы сшить мне сапоги.
Он закатил глаза.
— Неделя на пару обуви! Если он бросит все другие дела и будет заниматься лишь вашим заказом, на это у него уйдет несколько часов! Мы сейчас заедем к сапожнику, и пусть он снимет с вас мерку.
Она соскользнула к краю сиденья и спрятала ногу за скамеечкой. Или по крайней мере попыталась это сделать. Он крепко ухватился за резину. Их единоборство кончилось тем, что Эмма осталась без сапога и из рваного чулка торчали два пальца.
— У сапожника есть мои мерки. И у меня есть пара обуви, — сказала она.
— Так вы можете взять другие туфли? Я на эти сапоги смотреть не могу.
Стюарт наклонился, чтобы стянуть другой сапог. На этот раз добраться до ее ступни оказалось чуть сложнее, но он поймал ее ногу и потянул. Все повторилось вновь — ей пришлось ухватиться за петлю, она попыталась засунуть ногу за скамейку, но хватка его была крепкой. Овладев ее сапогами, он вдруг приоткрыл окно кареты и вышвырнул их.
— Эй! — Эмма привстала. Еще немного — и она набросится на него с кулаками. — Это были сапоги Зака!
— Я куплю вам что-нибудь получше. — Он наклонил голову. — Покойного мужа?
Сначала она не хотела отвечать, но потом бросила:
