Ознакомительная версия. Доступно 12 страниц из 56
– Ты!.. Ты… Предательница! – выкрикнул, как выплюнул, ее родной сынулечка. Как бы выражая солидарность с хозяином, из брошенной школьной сумки посыпались учебники – они вываливались из кожаного чрева мерно, по одному, и, соскользнув со швейного столика, шлепались об пол. От очередного звука падения книги Галина Семеновна вздрагивала, словно ее били по спине, но рук от лица не отнимала.
Она ждала криков, обид, развития скандала, думала, что сын продолжит выяснять отношения – но Владик спросил только:
– Как ты могла?! Как ты… Чего же тебе не хватало?!
…Сорокапятилетняя женщина, для которой после иссушающей пустыни женского одиночества неожиданно наступила вторая весна, вдруг ощутившая живительное прикосновение рук любящего ее человека, – что она могла ему ответить?
Чего ей не хватало?
Шершавой ладони на обнаженном плече, к которой, еще не открывая глаз, еще до того, как зазвонит будильник, можно прижаться щекой, получив в ответ грубоватую ласку?
Головокружительного запаха в своей квартире – аромата табака и крема после бритья, смятых мужских рубашек с темными пятнами под мышками, от которых исходил терпкий аромат настоящего мужского пота?
Жующего мужчины напротив себя, собственного снования от стола к плите, желания накормить этого огромного, такого родного человека – который никуда не уйдет и будет смотреть телевизор под стрекот швейной машинки, а потом, с хрустом потянувшись, уляжется в общую постель и властным жестом притянет ее к себе?
Всего этого не объяснить шестнадцатилетнему сыну. Да он и не поймет.
– Сынок, мы будем жить очень хорошо…
Не сказать, чтобы они зажили плохо. С того самого дня, когда участковый Иван Гаврилович Плотников, которого знала вся Люсиновская улица, пришел к ним домой со своими двумя чемоданами, в одном из которых оказались нехитрые мужские пожитки, а в другом – грамоты и памятные подарки, которыми начальство щедро осыпало Ивана Гавриловича в течение всех тридцати лет его беспорочной службы, – Владик вообще больше не произнес на тему материного замужества ни слова. Он даже, видимо, смирился.
Только дверь в его комнату теперь всегда оставалась закрытой.
Иван Гаврилович, на счету которого было немало схваток с перепившими хулиганами и квартирными ворами, к собственному удивлению, испытывал ужасную робость перед этим худеньким пареньком. И, чувствуя в то же время вину за собственное вторжение на чужую территорию, не препятствовал жене оделять сына двойной порцией ласки и подарков, которые Галина Семеновна преподносила уже не с горделивым, а с заискивающим выражением на очень помолодевшем лице.
Это новое для себя выражение Владик не только отметил – он захотел, чтобы оно укрепилось у матери надолго – очень, очень надолго. «Чтоб неповадно было», – думал он мстительно, не отдавая, впрочем, себе отчета в том, что же именно должно быть отныне для Галины Семеновны неповадно.
Но в целом все устроилось даже намного лучше, чем ожидал Владик. Отчим терялся в его присутствии и даже как будто утрачивал свой командирский голос. Мать ходила с виноватым видом и засыпала Владика подношениями. Никаких ущемлений своих прав и покушений на желания и свободу Владик как будто не чувствовал. Пока…
* * *
Это был день окончания школьных экзаменов – десятое июня. Владик получил аттестат зрелости. Розовая от счастья Галина Семеновна, в новом, только вчера сшитом лиловом платье из искусственного шелка, с завышенной талией и длинной, очень широкой юбкой, делающей ее фигуру похожей на колокол, вместе с раскрасневшимся от выпитого за здоровье пасынка Иваном Гавриловичем вышли на балкон и с таинственными лицами поманили туда и Владика. Сгорая от любопытства, юноша толкнул стеклянную дверь, встав рядом с ними.
– Вона… Тама, у подъезда… к лавочке прислоненный… Видал, сынок? – со сдержанной гордостью сказал отчим.
На слове «сынок» у немолодого мужчины снова сел голос – Иван Гаврилович в первый раз решился обратиться к пасынку так интимно.
Владик этого не просек – вытянув шею, он вглядывался вниз, во двор, пытаясь разглядеть то, на что указывал тяжело и влажно дышавший в его затылок Иван Гаврилович.
– Ну, Владичка? Видишь? Красный-то, красный! У самого подъезда стоит! – почти пропела мать, прижимаясь к его плечу холодным шелком нового платья.
– Мотоцикл!!! – выдохнул Владик. И, резко развернувшись, пулей вылетел из квартиры – довольные родители услышали только удаляющиеся вниз по лестнице быстрые шаги, переходящие в бег.
О мотоцикле он мечтал давно – и именно о таком, о сияющем никелированными частями «Харлее», с боками, отсвечивающими на солнце вызывающим пурпуром. Конечно, модель из самых дешевых, если это слово вообще применимо к «Харлею», но это был мотоцикл, настоящий мотоцикл, на котором он будет гонять по московским улицам, пугая разомлевших на солнце собак, и катать визжащих от страха и восторга самых красивых девчонок Люсиновской улицы!
Миг – и «Харлей» был взнуздан, оседлан и заворчал мотором. Владик совершил свой первый круг по двору, спиной ощущая взгляды высунувшихся из своих окон соседей и жалея только об одном – что его не видит сейчас Оля Федоркина, которая, как говорили, все еще крутит роман со своим «прыщавиком». Упиваясь торжеством положения, Владик с рокотом, свистом и улюлюканьем выдавал на своем «Харлее» чудеса джигитовки.
Нарезая пятый круг, он увидел боковым зрением, что у подъезда уже стоят выползшие из квартир соседи. Мать и отчим были в первых рядах.
И-иэээххххх! Сейчас он им всем покажет – есть такой особенно сложный кульбит… Надо разогнаться и затормозить… в нескольких сантиметрах от них… От матери – она испугается, а потом засмеется, счастливая, гордая за него…
– Осторожно!!! – истошно крикнул Иван Гаврилович, едва не бросившись под колеса мотоцикла. Его неловкая фигура в вытянутых на коленях трениках и старой майке, которую он натянул по летнему случаю, раскинув руки, загородила от Владика сжавшуюся в испуге Галину Семеновну.
Это было оскорбительно. Что его, за убийцу держат?
– Ты это… Ты не шути так больше, сынок! – внушительно сказал Иван Гаврилович. – Мать наша… это… – Он прокашлялся и исподтишка, даже как бы воровато, оглядел застывших от любопытства соседок. – Ну, в общем, поберечь бы нам надо мать-то… Ты не пугай ее, Владислав. Сам понимаешь, в ее положении…
– В ее положении? – Владик все еще не понимал. И вдруг острая, как игла материной швейной машины, догадка, пронзила его мозг.
Эта игла, проникая в сознание похолодевшего Владика, нашпилила на себя и навсегда оставила в его памяти эту картину: острые от предвкушения сенсационной новости лица соседок; смущенно озирающегося Ивана Гавриловича; мать, прячущуюся за спиной своего… «самца!» – злобно мелькнуло в мозгу у Владика, который заметил – с внезапным приступом стыда и ощущения позора, – как округлилась фигура матери, как заметно налилась ее всегда маленькая грудь.
Ознакомительная версия. Доступно 12 страниц из 56
