беззащитной и юной, без той брони, что скрывает ее от меня в обычное время.
— Ест, — с облегчением выдыхает жена, — легче становится.
Молока так много, что несколько раз сын начинает кашлять, поперхнувшись, и я тревожно подаюсь вперед. Но видно, что и Коля изголодал — шутка ли, полдня держался на чистом упрямстве, и из всей еды один сладкий сироп от газов на кончике чайной ложки.
— К другой тоже приложи, — вспоминаю совет консультанта и жена послушно кивает, перекладывая малыша из одного положения в другое.
Минут через десять, вдоволь наевшись, с громким причмокиванием Коля выпускает сосок изо рта. Я улыбаюсь, глядя в полумраке комнаты на его круглые щеки — кажется, он хорошо набирает в весе.
— Лучше стало? — поправляю халат на плече Миры и она кивает. Ее глаза в свете ночника кажутся большими и влажными, и я в очередной раз думаю, что быть матерью — настоящий подвиг, и на родить и выносить он совсем не заканчивается. Дальше тоже бывает сложно, и хоть нашему сыну три недели отроду, я вижу как вымоталась и устала Мира.
— Я столбиком подержу его, — забираю сына, соприкасаясь кончиками пальцев с ее нежной кожей рук. И в этот раз Мира не вздрагивает, не отталкивает меня и наш нечаянный контакт длится добрых пару мгновений. Достаточно, чтобы внушить мне оптимизм.
— Марк, — зовет, когда я уже одной ногой в коридоре. Оборачиваюсь осторожно, чтобы видеть Миру. — Спасибо тебе.
— Это тебе спасибо, — вкладывая в ответ все свои чувства, говорю просто. Именно это я испытываю сейчас — благодарность.
Глава 40
Утром солнце наполняет комнату, касаясь лучом моей щеки. Я открываю глаза, ощущая тепло на коже и улыбаюсь вдруг. Без причины, просто потому что чувствую себя хорошо. И уже потом начинаю вспоминать, почему именно, осторожно ощупывая грудь и убеждаясь, что она уже не болит, да и температуры больше нет. После жуткой ночи, прошедшей практически в бреду, мое нынешнее состояние почти блаженство. И все это благодаря Марку… От мысли, каким именно способом он помогал мне прийти в себя, становится жарко. В тот момент я согласна была на все, лишь бы избавиться от жуткой боли и терзающего тело пожара, и руки его, что так нежно обращались с воспаленной плотью, были настоящим спасением. Я не думала даже, насколько это интимно. Насколько мы непозволительно близки. А сейчас краснею, в подробностях ковыряясь в собственных воспоминаниях. Кто бы мог подумать, что самый близкий мне когда-то человек, будет вызывать всю гамму эмоций — как ставший снова чужим. Встряхиваю головой, чтобы избавиться от мыслей и сажусь в кровати, а потом ойкаю. Потому что на коврике, подобно бродячему псу, лежит мой бывший муж. На том самом коврике, что разделяет колыбель Коли и мою кровать, сложив ладони под щекой, в одних только спортивных штанах. Я вижу все его мышцы, изгиб позвоночника, аккуратно стриженую макушку, и ловлю себя на желании прикоснуться к коже, ощутить ее тепло. Господи, эти мысли совсем лишнее, Мира, не нужно усложнять и без того непростую жизнь. Тихонько поднявшись, раздумываю мгновение, наблюдая, как во сне Марк накрывает плечо ладонью — несмотря на теплый пол, наверняка, спать на полу, да еще и без одеяла, Соболевскому попросту неудобно. Будить или не будить его? Он всю ночь, как и я, провел без сна, подкладывая сына ко мне то с одной, то с другой стороны, и наверняка, выбился из сил. Поэтому я подхватываю легкое покрывало и осторожно опускаю на плечи Марка.
Подхожу к кроватке: Коля уже проснулся, но лежит молча, мусолит собственный кулачок и дрыгает ногами, так активно, что ползунки почти сбились в комок на коленках. Я улыбаюсь ему нежно, а потом подхватываю на руки. Нам обоим нужно на завтрак. Утреннее кормление другое, легкое. Не то, что вчера. Но пока малыш, жадно примочкивая, пьет молоко, я не могу выбросить из головы прошлую ночь. Шею жжет, стоит представить, что мне сейчас лицом к лицу придется столкнуться с Марком. А я не готова. Не знаю, как реагировать, что говорить. Делать вид, что ничего не было? Мне нужна передышка, вот что, понимаю я. Так давно в заточении, сначала долгие недели в больнице, потом дома, что свежий воздух кажется чем-то дефицитным и трудно достижимым. Поэтому я решаюсь на первую прогулку с Колей, благо коляска уже стоит в колясочной, и только ждет, когда мы соберемся на улицу. Страх, что Соболевский вот-вот проснется, подстегивает меня, и я веду себя совсем по-детски, быстро-быстро одеваясь сама и запихивая Колю в теплый уютный конверт. Беру телефон, перекидываю небольшую сумку через пуховик и выхожу из дома, захлопывая дверь. — Вот и наша с тобой первая прогулка, — объясняю Коле, занятому важным делом: он добрался ртом до края комбинезона и теперь старательно обсасывает его, то и дело демонстрируя крохотный язычок. Такой забавный, такой любимый, мой сын. Я прижимаю его к себе ближе, вдыхая уже знакомый аромат — молока, детской присыпки и самого Коли. Так вкусно и сладко, что на сердце мигом становится хорошо.
Поначалу коляской я управляю с трудом — передние колесики то и дело крутятся в разные стороны, я буксую на свежевыпавшем снегу, но как только понимаю, как правильно двигаться, начинаю получать удовольствие. От улицы. Здесь люди ходят, занятые своими заботами, тихой крупой сыплется мелкий снежок, и я в какой-то момент останавливаюсь, задирая голову и стою так. Снег падает на лицо, совсем не колючий, и пахнет так остро морозной свежестью, как бывает только вначале зимы. Хочется досыта надышаться, чтобы стереть напрочь все больничные запахи, оставить их в прошлой жизни.
Я иду, размышляя о своем, не вглядываясь почти в дорогу. Большие надувные колеса крутятся, сверкают стальные спицы, накидка защищает Колю от непогоды. Хорошо. Мы доходим до парка и я решаю сесть на лавочку, смахнув перчатками снег. Поначалу даже холода не чувствую, пуховик мой еще с добеременных времен, дорогой, теплый, качественный. И сапоги — тоже из прошлой жизни, сытой и радостной. И мне так непривычно в собственных же вещах, будто я взяла их взаймы у чужих людей, будто я не в своем даже. Да и жизнь эта, под одной крышей с Марком, сейчас кажется позаимствованной. Я же жила настоящей последние полгода. Где нужно думать о том, на что завтра купить продукты, где пьянки и драки — обыденность, а воровство для многих единственный способ выжить. Я не осуждала никого,
