территории монастыря. Он перестал бриться и стричь волосы. Ему нравилось общение с другими трудниками, которые работали, не жалея себя, исполняя различные послушания. А больше всего Игорю Михайловичу нравилось, что никто из них не спрашивал друг друга о своём прошлом. Он боялся именно этого, понимая, что придётся врать и выкручиваться, а он этого совсем не хотел. За эти дни он так и не встретился со своей бывшей женой матушкой Анастасией, и, честно говоря, очень боялся этой встречи, хотя и стремился к этому событию всем сердцем, искренне сожалея о своих прошлых поступках.
Ещё больше он боялся первой исповеди и какого-то Причастия, о котором все постоянно говорили и к которому готовились словно к главному делу своей жизни. Несколько раз с ним на эту тему пытались говорить его товарищи по монастырским трудам, но он каждый раз делал вид, что всё знает и уходил от конкретных разговоров. Со дня на день он ждал отца Андрея, который обещал его подготовить к этому загадочному Причастию. А вот по ночам он долго не мог спать из-за мыслей о том, что всё равно его найдут, потому что не поверят в их могилы с сыном и просто убьют, только теперь по-настоящему. Нет, он смерти не боялся. Он больше переживал за Семинариста как за сына и близкого ему человека, и не мог позволить ему погибнуть из-за него. Иногда он даже сожалел, что согласился с сыном и бросил всё, предав своих пацанов по законам его воровского мира. Но эти сожаления были довольно кратковременными и смывались слезами какого-то другого состояния, которое он не мог объяснить своими словами. Он долго беседовал по телефону с отцом Андреем на разные темы, но пока ещё больше спорил, чем безоговорочно соглашался со священником. Он много не мог понять и объяснить, но старался делать то, что просил священник: читать Библию и готовиться к первому Причастию. Священное Писание он читал без всякой системы и старался не задаваться сложными вопросами, как ему и советовал отец Андрей. Главное, говорил, батюшка, читать постоянно, медленно и впитывать каждое прочитанное слово и стараться прилагать его к своей жизни.
И уж совсем просто ему рекомендовали читать Псалтырь, насыщая своё сердце стихами псалмов, как главной пищей для души – читай и наслаждайся этой великой духовной поэзией. А так как Святоша всегда любил читать стихи, то чтение Псалтыри ему было в охотку и явно не тяготило своим не привычным, но вполне понятным слогом. И, конечно, первое, что он обещал сделать отцу Андрею – это выучить Заповеди Божии. Он даже их распечатал большими буквами и повесил у себя над кроватью. Но именно осознание этих Заповедей приносило ему самую нестерпимую боль. Ему было по-настоящему страшно за своё прошлое, и именно поэтому он долго не решался на Исповедь. А ещё ему было стыдно как мальчишке за то, что он натворил в своей жизни. Все разговоры священника на тему, что он должен начать новую жизнь не с этим страхом перед своим прошлым, а с другим страхом, называемым Божиим, Святошу не убеждали. Он просто боялся признаться в своих многочисленных грехах и неминуемого, как он рассуждал, осуждения со стороны священника.
И всё-таки этот день наступил. За два дня до этого в монастырь приехал отец Андрей со всем своим шумным семейством и много времени уделил Игорю Михайловичу, чтобы более основательно подготовить его к Исповеди и Причастию. Всё вроде бы было понятно, но сердце ныло, как перед проливным дождём с грозой и ядовитыми молниями. А ещё хотелось плакать и рыдать до криков и воплей.
Этот день стал более знаменательным ещё и тем, что он впервые должен был встретиться со своей бывшей женой матушкой Анастасией. Ему сказали, что она всё это время довольно тяжело болела и никак не могла выйти к нему, но матушка просто не хотела пока что его видеть. Она только молилась за него и за своего сына, которому сейчас было не легче, чем им в монастыре.
Вечером в субботу отец Андрей специально приехал в монастырь, чтобы принять Исповедь у Игоря Михайловича. Он исповедовался больше часа, и после этого было видно по реакции отца Андрея, что всё прошло хорошо. А вот Святоша чуть было не упал в обморок после своего первого покаяния и провёл весь вечер в самом углу монастырской церкви, боясь кому-то показаться на глаза. Ему было просто стыдно… Отец Андрей не стал заходить в келью к матушке, а только по телефону сообщил, что с Игорем всё нормально, он готовится к Причастию, вместе с Вадимом собираются читать Каноны и Последование. Святоша не спал всю ночь, но не из-за страха, который раньше не давал ему сомкнуть глаз, а по причине какой-то детской радости, которую он раньше никогда не испытывал или не мог вспомнить. Он долго не мог сжечь порванные священником листочки, на которых его же рукой были записаны грехи аж на трёх страницах. Святоша всё ещё боялся, что многое забыл, но он точно знал, что ничего специально не утаил от Господа и честно во всём раскаялся. С этой доброй мыслью он уснул под самое утро, так и не расставшись с клочками бумаг, на которых была написана часть его прошлой и не самой лучшей жизни, прожитой не ради Бога, благополучия близких и родных ему людей, а совершая осознанные преступления и гадкие поступки ради собственной выгоды.
3
Эти дни так же были далеко не спокойными для бывших партнёров Святоши, у которых была масса сомнений по поводу убийства и похорон Святоши и Семинариста. Первый серьёзный разговор на эту тему проходил в доме известного авторитета Ментола, которому принадлежал конфискованный товар. Ментол не мог поверить, что он лишился и товара, и денег, и даже партнёров, с которым проработал столько лет. Но они, конечно, его интересовали меньше всего. И чтобы поставить все точки в этом вопросе, вечером пятого дня после похорон Святоши за бильярдным столом в доме Ментола собрались люди, кровно заинтересованные в решении этого спорного и сомнительного вопроса. Их было трое, не считая охраны. Кроме Ментола, лучше других загонял шары в лузы Лось, самый молодой из игроков, но и самый грубый, говорящий только матом и плюющий налево и направо, не переставая курить сигарету за сигаретой. Это очень не нравилось хозяину, но он не делал замечания, надеясь, что скоро все разбегутся по домам. Третий участник "совещания" – мужчина средних лет, приятной наружности, одетый по последней моде – между
