обратиться от увиденных картин, но терпит неудачу. Он видит Глена, хотя по документам воспоминания могут принадлежать только Эннису. После процедуры такое иногда случается: обрывки памяти оборотня присоединяются к отделам памяти пациента. Редко, но случается. Поэтому услышать из уст Тины имя своего дяди, мягко говоря, неожиданно. Наверное, именно поэтому он согласился на её просьбу — проверить свои опасения.
И Ноа действительно видит то, что выбивает почву из-под ног. Перед его взором обрывки, которые растворяют сомнения, словно они были туманом. А еще после увиденного больше невозможно сдержаться. Он убирает когти, падает на четвереньки и больше не контролирует разъяренного волка внутри себя. Нет смысла. Слишком много гнева.
Когда он бежит по пустынной дороге в полу-обращенном виде, то прокручивает в голове два слова: «Глен виноват». Затем еще два слова: «Надо убить». И еще одно: «Поплатится». Решил обезопасить свой якобы вымирающий род? Ну что же, ладно. Решил подлить в парфюм Дженнифер волчьи феромоны? Ладно, говнюк. Но издеваться над Тиной, прекрасно зная о противопоказаниях к амнезии? Нет. Доставить Тине боль от подстроенной измены? Тоже нет. Манипулировать Ноа в самый сложный момент его жизни? Категоричное и беспрекословное нет.
И судьба милостива сегодня — Васкес не встречает преград на своем пути. Не то чтобы ему могло хоть что-то помешать. И дверь в квартиру Глена поддается первому пинку. И кровь на лице дядюшки доставляет истинный кайф. Бьет сильно, без остановки, встречая слабое сопротивление только что проснувшегося родственника. Бьет грубо, намереваясь прикончить. Царапает когтями, бросает в стену, разбивает мощным телом стеклянный журнальный стол. Ноа чувствует в душе облегчение и расплату.
Волк, что объединился с человеком, полностью согласен со всеми эмоциями.
А Глен был бы уже скорее мертв, чем жив, если бы не звонок мобильного телефона, который лежит в заднем кармане джинс. Васкес бы не обратил внимания, если бы мелодия не оказалась до боли знакомой — она стоит на семейство Фьюринг. Ноа переводит дыхание, втягивает когти, оставляя лишь клыки, и достает звенящий аппарат, всматриваясь в яркий экран. Глен лежит на щепках разломанной двери, кряхтит от глубоких ран на спине и бедре, пытается встать, но не получается — слишком много ярости впитал в себя от озлобленного племянника в виде кровоточащих ран.
Ноа мельком посматривает на родственника, снимая блокировку и принимая звонок, ведь если звонит Джон Фьюринг, когда за окном сгущается ночь, значит дело лишь в человеке, что дорог им обоим. Такое нельзя игнорировать. Только не в этот раз. Только не после всплывших обстоятельств.
— Слушаю, — Ноа быстро втягивает клыки, чтобы было удобно разговаривать, а сам наблюдает за валяющимся Гленом. — В чем дело?
— Ноа… — тихий голос Джона на другом конце провода. — Нам нужен Глен. Незамедлительно. У Тины осталось не больше суток…
10. И что же ты ответишь, Тина?
Тина не знает, сколько прошло времени, прежде чем Ноа Васкес появляется в палате, держа за локоть уже знакомого ей человека — Глена. Глаза Тины округляются от удивления, потому что картина открывается ужасающая, не поддающаяся быстрому логическому осмыслению: оборотни перемазаны в крови, их одежда порвана вдоль и поперек, а на лице и животе Глена виднеются глубокие порезы.
Ноа выглядит немного лучше, если сравнивать ранения между собой, только замешательства это не убавляет. А еще напрягает абсолютное безразличие отца и доктора Данбара, которые появляются в комнате следом за покалеченной парочкой. Джон, у которого стремление к справедливости и законности заложено, кажется, на генетическом уровне, просто обязан прямо сейчас задать хотя бы несколько наводящих вопросов. Но отец подозрительно молчалив. Только слишком удовлетворенно поджимает губы, словно сдерживая улыбку, и косо поглядывает на Глена, осматривая того с ног до головы. Неужели, по мнению большинства собравшихся в палате, это входит в понятие нормы? Вот уж нет.
— Какого, мать вашу, черта здесь происходит? — не выдерживает Тина и пытается приподняться на локтях, но ей по-прежнему мешают капельница и медленно возвращающаяся головная боль. — Пап?
Тина с тяжелым вздохом падает обратно на подушку, поглаживая вспотевший лоб свободной от катетера рукой. Виски вновь начинает разламывать тупой болью, но она все еще терпима. Да и неожиданно обретенное спокойствие в груди заставляет практически забыть о дискомфорте, потому что видеть Ноа перед собой, по крайней мере, живым и почти невредимым — это уже маленький рай.
— Помнишь, я говорил тебе про необходимость доверия? Мне и… только мне, — серьезным голосом отвечает Джон. — Сейчас именно тот самый момент, так что мы просто введем тебе снотворное, а когда ты проснешься, всё встанет на свои места и вопросов значительно поубавится. Идет?
— Да, я ведь обещала, — уже тише говорит Тина и переводит обеспокоенный взгляд на Ноа. — Хочу помнить тебя.
Три слова, обжигающее сердце раскаленными буквами. Тина прекрасно понимает, что после того, как она проснется, что-то в её жизни изменится. Причем кардинально, судя по наводящим и вполне откровенным вопросам отца. Изменится что-то, связанное с Ноа. А Тина не уверена, что хочет этих перемен. Она, кажется, хочет повторить прошедшие сутки от начала и до конца, пусть и осталась тогда у Васкеса не только по искренним причинам, но и пытаясь удовлетворить собственное любопытство. Всё равно ей не проигнорировать блаженство от проведенных часов, не обмануться словами Джона о надвигающейся моральной боли — Тина просто знает, что любит Ноа. Вопреки всему. И Тина смирилась с этими чувствами, уже давно перестав искать им объяснение или оправдание. Не всё можно объяснить, не всё оправдать, так же, как и глаза закрыть на очевидные факты тоже невозможно: Ноа любит в ответ. Они связаны друг с другом, но не только секретами — еще и чувствами. От этого тоже никуда не деться.
Смотря сейчас на Ноа и ожидая финального броска, Тина очень хочет помнить. Пусть будет больно, невыносимо и отвратительно, но память дороже. Что-то ёкает под ребрами, словно дежавю, но с обратной реакцией. Словно раньше она произносила эти слова, только наоборот. Словно она хотела забыть Ноа и говорила это вслух, откровенно для всех, для себя. Тина понимает, что натворила какую-то глупость, но не в силах понять, какую именно — это самое понимание ускользает от неё, а мысли укладываются в несколько молчаливых минут.
Кажется, Тина когда-то давно хотела забыть Ноа Васкеса, но нет полного убеждения в правильности выводов.
— Пора начинать, на счету каждая минута. Приступ может начаться в любой момент. Ноа, — доктор, глядя на него, указывет рукой на Тину, — подведи, пожалуйста, мистера Васкеса к его
