выглядывающий из‐под кофты.
Спасибо, «Капитан пузырек».
Энди сдается и смотрит на меня, прищурившись.
– И зачем же тебе «Капитан пузырек», если ты, насколько я помню, высмеял меня за него?
Я вздыхаю и убираю пену для ванны в шкафчик.
– Ну, я… Эм, мне нужно…
– Выкладывай уже, не терпится.
– Я хожу к психологу, – выпаливаю я. Раздражение на ее лице сменяется чем‐то более мягким. Это точно не жалость, ее я бы не выдержал. Скорее, что‐то похожее на теплые объятия. Не то чтобы я действительно знаю, что это такое. – Он порекомендовал мне найти способ расслабиться. Что‐то кроме фильмов и… хоккея.
– И ты решил принять ванну с пеной?
Я вскидываю руки, не желая больше об этом говорить.
– Это Ноа сказал мне, понятно? Он сказал, что ты любишь принимать ванну и слушать аудиокниги, чтобы расслабиться. Вот я и решил попробовать.
Я выхожу из ванной, а затем и из спальни и жду Энди в коридоре. Она быстро следует за мной и становится рядом.
– И тебе понравилось, не так ли?
– Ты меня раздражаешь.
– Значит, я права! – Она подносит указательный палец к моему лицу и тыкает меня в нос.
Я думаю, она единственный человек в этом мире, который может вот так непринужденно тыкнуть меня в нос и остаться безнаказанным. Я просто пораженно смотрю на нее.
– Ладно, пошли. Я умираю с голоду. – Она направляется на кухню, махнув рукой, чтобы я следовал за ней.
Энди здесь всего пять минут, а уже ведет себя так, будто она тут хозяйка. На удивление, меня это не раздражает. В принципе, я бы и сам был не против ей принадлежать.
Энди замечает суп и сэндвичи на барной стойке в окружении тарелок и бокалов. Она умиленно восклицает:
– Оу, это все для нас? Я обожаю суп.
Я почесываю затылок, опустив взгляд.
– Ох, да. Я тоже.
Ты отлично справляешься, Митч. Я вижу, как Энди засмотрелась на мою открытую руку, и ко мне возвращается немного уверенности.
Затем наши взгляды пересекаются, она замечает, что я ее подловил, и очаровательно краснеет.
– Расскажи о своих татуировках. – Она отодвигает один из дизайнерских стульев и садится за стойку.
Я сажусь рядом с ней, на мгновение вдыхая аромат жевательной резинки.
– Тигра я набил в память о моем отце. Мое последнее приятное воспоминание.
В ответ Энди спрашивает:
– Его не стало?
– Он в тюрьме, – прямо отвечаю я, снимая крышки с контейнеров с едой.
Я чувствую, как она не сводит с меня взгляда.
– Мне очень жаль, Митч.
Это первый раз, когда Энди называет меня по имени. До этого она всегда звала меня Андерсон или здоровяк. Мне нравится, как звучит мое имя на ее губах. Я прокручиваю этот момент в голове, пытаясь запомнить его.
– Я тоже искренне сочувствую по поводу ваших родителей. Что с ними случилось? – Я тут же жалею о том, что завел эту тему, и добавляю: – Тебе не обязательно говорить об этом, если не хочется.
– Прямое столкновение с грузовиком. Водитель уснул за рулем и пересек сплошную, – тихо говорит она.
– Ого, это ужасно. – Я тут же думаю о том, как они с Ноа узнали об этом много месяцев назад, и мое сердце сжимается. То самое сердце, которое, как мне казалось, не способно на чувства.
– Было тяжело, мне так жалко Ноа. Я, конечно, тоже безумно по ним скучаю, но они хотя бы смогли увидеть, как я выросла, понимаешь? Выпускной бал, окончание колледжа, начало моей карьеры. Но теперь они пропустят все его достижения. Мне кажется, это сильно по нему ударит.
– Ужасно, – я прокашливаюсь, внезапно чувствуя ком в горле. – Я могу понять, каково это. Мои родители живы, конечно. Но мать ушла, когда я был маленьким, а отец сидит в тюрьме с тех пор, как мне исполнилось десять. Я их совсем не знаю. Мать звонила мне всего один раз с тех пор, как ушла из семьи, это было где‐то пять лет назад. Так и не понял, откуда у нее мой номер, но она даже не спросила, как у меня дела. Просто сказала, что ей нужны деньги. Я заблокировал ее номер. Да и на звонки отца я больше не отвечаю.
Энди изучающе смотрит на меня, в ее глазах читается немой вопрос. Я слегка наклоняю подбородок, молча давая ей разрешение спрашивать все, что она хочет знать. Я даю ей то, чего не позволял никому другому – неограниченный доступ в мои мысли, душу и в мое каменное сердце.
Интересно, понимает ли она, как много я готов ей отдать?
Да что там, много. Все.
Я бы отдал ей все до последней капли.
Но никому не нужно мое каменное сердце, не так ли?
Наконец Энди решается задать вопрос:
– Почему ты не отвечаешь на его звонки?
– Раньше я брал трубку, – честно отвечаю я. – Раньше я почему‐то надеялся, что мы сможем все исправить, снова станем семьей. Но каждый звонок заканчивался одинаково: он обвинял меня в том, что мать ушла. Потом, когда моя карьера в НХЛ была в самом разгаре, он позвонил и умолял меня внести за него залог. – Я делаю паузу, чтобы глотнуть воды и прочистить горло. – Они уже давно мне не родители. Может быть, только по крови, но это не имеет никакого значения. Я был нужен им только тогда, когда мог оказаться полезным.
Маленькая теплая ладошка Энди ложится мне на ногу. Это успокаивает и возбуждает одновременно.
– Ты просто замечательный, мне жаль, что они это упускают. Твои родители действительно просто отстой, – говорит она, глядя на меня своими большими карими глазами.
Удивленный ее ответом, я смеюсь. Искренний рокочущий смех сотрясает все мое тело. Ох уж эта Энди с ее острым языком.
Чуть успокоившись, я замечаю, как она смотрит на меня и улыбается.
– Если бы я знала, где они живут, я бы обмотала их дома туалетной бумагой.
– Ну, мой отец живет в исправительной колонии штата Висконсин, так что, пожалуйста, не стоит этого делать.
На этот раз смеется Энди, а затем резко замолкает, прикрыв ладонью рот.
– Прости, пожалуйста. Мне не стоило смеяться над этим.
Скользнув рукой по ее ладони, лежащей на моей ноге, я говорю:
– Как ни странно, мне даже приятно посмеяться над этим. Смех лучше злости, верно?
Энди слегка улыбается мне, и я ловлю себя на том, что поглаживаю большим пальцем тыльную сторону ее ладони. Я обвожу подушечкой пальца форму ее запястья, наслаждаясь тем, какая же гладкая у нее кожа. Ей вновь удается
