_И_закат_отражался_в_широкой_реке,_
_Алым_блеском_играл_на_мечах._
_Помню,_не_было_вражьему_войску_числа,_
_Плыл_над_полем_клубящийся_дым;_
_Помню_я,_когда_в_щит_твой_вонзилась_стрела,_
_Ты_сказал: _ «Ничего,_устоим!»_
_Длился_бой,_и_закатный_тускнеющий_свет_
_Утонул_в_наступившей_ночи._
_Мы_погибли_в_той_битве?_А_может_быть,_нет?_
_Нет_ответа,_и_память_молчит._
_Как_же_звали_тогда_и_тебя,_и_меня,_
_Кем_мы_были_в_те_давние_дни?_
_В_старых_песнях,_в_легендах_звучат_имена_ — _
_Может,_нашими_были_они?_
_Что_за_битва_была?_ — _Битва_Света_и_Тьмы._
_А_когда_это_было?_ — _Давно._
_Вспомнить_все_не_сумеем,_наверное,_мы,_
_Но_и_все_нам_забыть_не_дано._
_Снова_память_о_прошлом_всплывает_из_снов;_
_Век_иной,_но_я_верить_хочу:_
_Если_грянет_сражение_грозное_вновь,_
_Будем_биться_плечом_мы_к_плечу.[36]
— Спать, — устало сказал Эйнор. Он уже с минуту стоял в дверях и слушал. — Спать, оруженосцы. До рассвета не так уж далеко…
…Гараву снились слова. Стихи. Песня. Голос Мэлет — без её лица.
_Да_хранит_тебя_то,_что_в_дороге_хранить_тебя_может,_
_Будет_путь,_словно_скатерть,_стелиться_по_бренной_земле,_
_Пусть_сопутствует_честность_тебе,_чёрная_дума_не_гложет,_
_И_удача_за_руку_ведет_по_капризной_судьбе._
_Ветер_пусть_помогает_идти,_солнце_делится_силой,_
_Дождь_поит_своей_влагой,_земля_не_кидает_камней,_
_А_дорога_одарит_тебя_златоносною_жилой,_
_И_не_будет_защиты_в_пути_тебе_слова_верней.[37]
* * *
Выходившее из Зимры войско провожали ликованием. Народу на улицах, которые вели из города, было полным — полно, несмотря на раннее утро. На ворота — на высоту двадцати метров — непонятно как взобралась целая компания пацанов, они там только что не танцевали, и кто — то из них вдруг аж завизжал пронзительно, перекрыв начисто весь шум и толпы и воинов: «Пааааааа!!!» — а тяжёлый пехотинец — он шёл в строю недалеко от Гарава — погрозил кулаком.
Гарав засмеялся. Пехотинец поднял голову и сказал сердито:
— Мой средний, паршивец. Я думал, не поднимется так рано — как на дело, его ремнём не вытащишь из постели — то. А тут вон — влез! — и в голосе воина прозвучала явная гордость смелостью сына.
— Будет воином? — весело спросил Гарав, чуть наклоняясь с седла.
— А то как же? — удивился воин и поправил ремень, удерживавший на спине большой миндалевидный щит. — Старший вот, — он мотнул головой, и шагавший рядом молодой — лет 16–17 — парень поднял голову и чуть поклонился оруженосцу. — А двое младших пока что с мамкиной сиськой воюют… А скажи, оруженосец, — он добавил это, помедлив, — мы про Эйнора сына Иолфа много хорошего слышали. Только он ведь пехотой никогда не командовал, а это дело такое…
— Он справится, — ответил Гарав коротко.
— Нуменорец — да не справится, — фыркнул с другого боку Гарав ещё один пехотинец. — Вечно ты, Айгон, хочешь командирами командовать.
Вокруг рассмеялись, сам Айгон тоже посмеялся. А Гарав нагнал Эйнора (Фередир мотался где — то в голове строя, усланный с поручением к сенешалю). Войско как раз выбралось на левый берег Барандуина и сбавило шаг — перешло с парадного чёткого марша на походный, тяжёлый и неспешный. Справа впереди показлся между зелёными горбами холмов большой конный отряд, шедший на рысях — и даже отсюда было видно узкие чёрные стяги с Белым Древом и семью звёздами над ним.
— Гондорцы, — сказал кто — то в строю, и это словао полетело сразу во все стороны, перерастая постепенно в: «Гондор, Гондор, Гондор и Кардолан!»
— Гондор, Гондор! — послышались крики со стороны приближающегося отряда. Вперёд вырвалась лента всадников в сверкающих кольчугах, с белыми султанами на шлемах — над ними вилось зелёное знамя со знаком, в котором Гарав с изумлением узнал одну из разновидностей свастики[122 — Толкиен пишет, что до трагического случая с отцом Эорла Юного Лейодой (да и позже нередко) эмблемой йотеод был не белый конь, а «золотое солнце на зелёном поле». Создатели голливудской киноэпопеи, не долго думая, нарисовали бедным эорлингам на щитах детское солнышко, только что без улыбки и глазок с носиком… На деле нет сомнений, что «золотое солнце», конечно же, одна из разновидностей его стилизованного изображения — свастики.]. Звонкие голоса пяти или шести рогов, перебивая друг друга, летели впереди этих весёлых воинов, не похожих на мрачные суровые колонны гондорских или даже кардоланских панцырников.
— Йотеод, — сказал Эйнор и толкнул Гарава локтем. — Смотри. Вдруг кого вспомнишь… — и крикнул: — Yothejd, hela! Noy oyssa sveyni? Im'sta yothejd![38]
Несколько всадников — светловолосые, быстрые в движениях — остановили конский бег, загарцевали рядом. Один — с могучими усищами, падавшими на грудь, в чеканной кирасе поверх кольчуги — спросил на адунайке:
— Из плена бежал, так?
— Да, я не помню ничего, — Гарав уставился на усача с настоящей надеждой. — Даже как звали не помню.
Йотеод вглядывались в лицо мальчишки. Кто — то сказал тихо и непонятно Гараву:
— Im manna grett kum Ulvenalle…[39]— но другой ответил тоже на адунайке:
— Да нет, ты похож на семью Ульфнота… — и что — то заорал на своём языке, повернувшись в седле, потом пояснил Гараву: — Год назад у Ульфнотов пропал мальчишка. Видно, орки украли. Ульфноты ходили на орков, тьму порубили, но ничего не нашли, и никого. Может, ты их и есть.
Гарав с искренней надеждой воззрился на подскакавшего молодого парня, в лице которого тоже было что — то неуловимо эльфийское. Вдруг?! Ну вдруг?! Но тот после короткого обмена репликами покачал головой и отъехал. Подозвавший его огорчённо сказал Гараву:
— У его троюродного брата были зелёные глаза…
— Ладно, спасибо… — пробормотал Гарав. Йотеод добавил:
— Но мы ещё спросим. А ты, коли хочешь, приходи к нашим кострам, раз свой.
И они понеслись дальше.
— Вечером отпустишь? — взмолился Гарав. Эйнор кивнул, следя, как приближается Фередир.
