ангела!
Внезапный бодрый окрик заставил обернуться. Улюлюкая и хохоча толпой надвигалась темная масса непонятно откуда взявшихся мужиков. Желтоватый огонек мерцал на прилипшей к губе папироске кривоногого, коренастого главаря. Выбившийся из-под сдвинутой на бок фуражки поросячий хвостик чуба, красная рубаха, сапоги в гармошку и руки… Руки в карманах штанов сразу насторожили.
— И чего это мы тут ходим такие смелые? — прогнусавил парень. — Фабричный фраер… Не босяк. Смотри, братва, какие калоши на ём справные. Блестят, как львиные яйца у «адмирала».
Обступившие Саню хулиганы, перекрыли пути отступления.
— Чо сам сымешь или помочь? — глумился главный.
Сапог было жалко. Купленные на аванс совсем недавно, те действительно нагло поблескивали в лунном свете. Расставаться с ними не хотелось, но и жизнь отдавать за обувь тоже как-то глупо. За любовь, за прекрасную даму, за идеалы возможно… но только не за пару вонючих опорок, хоть и малоношеных. Так посчитал Санек и быстро скинул обнову.
— Вот, — он протянул пару грабителю.
— Вася, прими, — приказал тот кому-то через плечо, но подручный не успел и руки протянуть… как главный получил подкованным каблуком в висок. Охнул и как подкошенный завалился мордой в грязь.
Санек стоял до последнего. Отбивался до тех пор пока непроницаемая тьма августовской ночи ни вспыхнула северным сиянием в его голове. Правый бок обожгло кипятком, глаза наполнились слезами, и он тихо сполз спиной по шершавому стволу на теплую землю. Протяжный свист — последнее, что помнил теряя сознание.
Пахло жареным луком. Не открывая глаз, он пробовал понять, где теперь его тело и в каком состоянии. Тело откликнулось тупой болью. Держась за бок, герой сделал попытку подняться, чтобы лучше рассмотреть что с ним…
— Нет, нет! Не вставайте! — донеслось встревоженно. Это была товарищ Ева. — Ничего страшного. Рану я обработала. Она пустяковая. Нож прошел вскользь. Можно не опасаться. До свадьбы заживет… — улыбнулась девушка и поставила на табурет возле кровати сковороду с едой. Так Саня узнал, что «герой» по-прежнему в другом Питере. Что, впрочем, его обрадовало не смотря на ранение. Он опустил ноги на пол и задел что-то холодное и твердое — сапоги, слегка побитые, но живые стояли под кроватью.
— Мы их там подобрали, — объяснила Ева, присаживаясь рядом: — Я вчера не дождалась вас. Срочно нужно было уйти… ну, вы понимаете…
Саня ничего не понимал, тем более ушибленной головой. Но это длилось недолго. В комнату вошел резидент. Он деловито освободил табурет, и уселся на него, буравя раненого глазами блестящими, как пуговицы на мундире урядника. Вместо аппетитной картошки смотреть на неаппетитного соперника — такой поворот обескуражил, но бомбист протянул ему руку: «Вы нам подходите», — сказал, как отрезал и вышел хлопнув дверью. Саня подобрал сковороду с пола и определил на прежнее место.
Проверка получилась так себе, как в пошлом боевике. Только убивали его, а не он. Все еще сомневаясь в происходящем, Санек смотрел на товарища Еву уже не ангела, а буревестника революции и сердце сжималось от тоски и счастья. Мучительно хотелось открыть ей все о себе, о порошке, о ней, да и о революции, в конце концов победившей на одной седьмой части земли и застолбившей ее на семь десятилетий. Жаль Санек не знал подробностей. Потому молчал, с обреченностью философа пережевывая картошку.
Еще пару дней пришлось провести в постели, Ефимыч прикрыл напарника и даже хвалил почем зря перед Балалайкиным, да так, что управляющий обещал прибавить деньжат за работу.
Только работа теперь предстояла Сане в прямом смысле не пыльная. Да и не работа вовсе, а борьба на которую он сам подписался, теми самыми сапогами с подковками.
Глава 14
Увлеченный товарищем Евой больше, чем революционной борьбой он таскался по конспиративным квартирам, где проходили собрания неокрепших умом, впечатлительных, увлекающихся молодых людей, взиравших на своего кумира и вдохновителя, как на языческое божество. Это был резидент. Да, тот умел завораживать публику, гипнотизировать и, наконец, подчинять своей воле не навязывая, а убеждая, так, что слушателям уже казалось, что это их собственная воля. Цыганские черные кудри, выпуклые пронзительные глаза, неотрывно следящие за собеседником, размеренный тон заклинателя с вкрадчивыми нотами особенно покоряли барышень. Вскоре они подчинялись ему всецело по-рабски беспрекословно исполняя все повеления. Единственным трезвым членом среди этой секты террористов оставался Саня. Да, и посещал он сборища лишь ради тех упоительных минут, когда после душной комнаты они вдвоем выходили в прохладу питерской августовской ночи и медленно шли по тротуарам засыпающего сумрачного города, беседуя о революции и крестьянском вопросе. Говорила она с жаром, неожиданным для такого эфирного создания, но ему нравились пылкие взгляды, сопровождавшие ее речи. Возбужденная и очарованная, но, увы, не им, Ева казалась еще прекраснее.
— Как же он читал! Как читал! — В этот раз кроме теории революционной борьбы им преподали урок стихосложения. Резидент декламировал собственный длинный стих, как показалось Саньку где-то уже им слышанный про море и скалы. Их вечную борьбу. В рифмах он ничего не смыслил: не читал и сам не сочинял, потому разделить восторга собеседницы не мог, оттого молчал, изредка поглядывая на бледную нежную шею усыпанную завитками растрепавшихся волос, на вздернутый подбородок, на мягкую линию плеч… — Вам нравится поэзия, Алекс?
— Мне вы нравитесь… — показалось, что не сказал, а только подумал, но девушка вздрогнула, будто испугавшись и, глядя под ноги, прибавила шаг. Саня растерялся от собственного неожиданного признания. Никогда с ним такого не случалось, что дальше делать, может поцеловать… но он не решился нарушить эту хрупкую свободу. — Ева, Ева… — не отставая повторил и, осмелев, взял ее руку. Девушка не вырывалась, шла молча и он молчал.
У дома отпустил теплые нежные пальчики. Когда она скрылась за дверью, стоял, как дурак в темноте, рассматривая ладонь. Наконец, поднес к лицу, надеясь уловить запах ангела, но пахло скипидаром. Он ухмыльнулся и побрел к дому отчего-то счастливый как никогда.
Дорогой думал о ней и неожиданно пришел к мысли, что как бы прекрасно и чисто не было его чувство к Лампушке, но реальность требовала решительных действий. Два разных образа теперь слились в одно целое и это целое, отшлифованное революционными идеями, восторженно-оглушенное речами другого — уже земная, уже желанная Ева — женщина из плоти и крови.
В узкой и длинной комнате на жестком топчане сонные мысли путались. То сладкие, то тревожные мешали уснуть. Холодные
