— Кливленд, — сказала старушка, муж которой одолжил сто пятьдесят долларов под бесконечно растущие проценты так давно, что она стала относиться к Кливленду, как относятся к почтальону. — Ты каждый день становишься все больше похож на Рассела. Это расстраивает меня до слез. — Когда мы пришли, она как раз занималась своими волосами и вышла к нам в прозрачной полиэтиленовой косынке, которая шуршала при каждом движении ее головы. В доме пахло тухлыми яйцами.
— Нет, в спальне, дрыхнет после попойки. А у тебя теперь такое же отекшее лицо, как у него. У тебя девушка есть?
— Да. — Я с удивлением заметил, что он поднял руку к лицу и стал осторожно его ощупывать.
— Тогда мне ее жаль. С каждой неделей ты все уродливей.
16. Дом Страха
Когда мы миновали потрескавшиеся плиты на лужайке у последнего дома, Кливленд неожиданно остановился и замер. Я налетел на него сзади с такой силой, что сбил очки с его носа.
— В чем дело? — спросил я.
Он прошипел:
— Дерьмо! — потом сделал неудачный шаг. Под ботинками хрустнули стекла его очков. — Дерьмо! — рявкнул он снова и припустил вниз по склону, чуть неуверенно, вытянув перед собой руки.
Я быстро наклонился, чтобы подобрать останки его очков от Кларка Кента, и бросился за ним. Далеко внизу на дороге стояли два мотоцикла, один из которых этим утром чуть не разодрал мне зад. Очень толстый тип привалился к самому большому байку, установленному на подножку, и покуривал сигарету — именно к нему так резво бежал Кливленд. Я догнал Кливленда в тот момент, когда он упал, споткнувшись о выбоину, и проехал вниз на животе по асфальтово-щебеночному покрытию добрых полтора метра.
— Боже!
— Ты не разбился?
Но он уже был на ногах и снова бежал, точнее, передвигался боком неуклюжими скачками, и длинные черные пряди взмывали в одну сторону им в такт. Я видел кровь и черные крупинки гравия, впечатавшиеся в его ладони, и бежал следом, напуганный этой непонятной спешкой, топотом его ног и молчанием. Толстяк тоже нас заметил и выпрямился. Когда мы приблизились, он щелчком отбросил свою сигарету и раздавил ее тяжелым ботинком. Кливленд подлетел вплотную к нему и остановился, только когда его лицо оказалось в дюйме от лица толстяка. Я никак не мог сообразить, что тому причиной — надвигающаяся драка или близорукость.
— Фелдман.
— Привет, Питер Фонда,[47]— ухмыльнулся Фелдман.
— Какого черта ты тут делаешь?
Фелдману было за двадцать, ближе к тридцати. Пот насквозь пропитал его хлопковую безрукавую майку и поблескивал бисером на черных усишках. Большая грудь густо поросла волосами, толстенное левое предплечье украшала татуировка на идиш: «Шельмец». Глаза, да и все лицо, казалось, принадлежали умному, опасному и живому человеку. Он даже немного напомнил мне самого Кливленда, которого только что оттолкнул от себя кончинами толстых пальцев, одновременно вытащив новую сигарету из-за уха.
— Я тут стою возле своего мотоцикла. — Он зажег спичку одной рукой и улыбнулся. — Здорово ты навернулся, Фонда. — Хихикая, он издавал странный звук: «с-с-с», словно надувной матрац, из которого выпускает воздух прыгающий по нему оголец. — А это кто? Деннис Хоппер? — И он выпустил струю дыма мне в лицо.
Я посмотрел в сторону и узнал побитую голубую бочку для полива на переднем крыльце дома, где сейчас должен был отсыпаться после пьянки безобразный муж по имени Рассел.
— Черт побери! — рявкнул Кливленд и рванул к деревянным ступенькам, бросив на меня, прежде чем исчезнуть в доме, взгляд прищуренных глаз, будто ожидал, что я последую за ним. Но Фелдман опустил огромную ручищу на мое предплечье. Я развернулся к нему, начиная понемногу понимать, что происходит.
— В доме ведь кто-то есть? — спросил я.
— Насколько я знаю, в доме сейчас ровно четыре человека, — сообщил Фелдман. Руку он не убирал.
Я молчал и считал в уме. Фелдман снова привалился к своему огромному, слоновьих размеров «харлею» и лишь несколько минут спустя, лениво колыхнув брюхом, похожим на пляжный надувной мяч, отлепился от него и пошел по дорожке, шаркая ногами. Потная гора неистребимой манерности в исподней майке. Не останавливаясь, он откинул голову назад и посмотрел на меня под этим непривычным углом.
— Ну, ты идешь, Бехштейн? — спросило запрокинутое лицо.
В доме все выглядело следующим образом: по-прежнему витавший повсюду запах тухлых яиц сгущался возле дивана в гостиной, на котором лежала старушка в прозрачной косынке, часто дыша и держась дрожащей бело-голубой рукой за грудь. Ее глаза были открыты, и она дико на нас вытаращилась, когда мы вошли, но даже не подняла головы. В соседней комнате раздавались голоса, среди них — голос Кливленда. Потом послышался скрип, будто стол, или комод, или еще что-то протащили по полу. Фелдман, который, оказывается, знал мое имя, вышел в коридор так, словно был в родном доме, глядя себе под ноги и ведя по стене пальцем. Он был похож на мальчика, который в наказание за провинность отправлен в свою комнату, но не боится ни наказания, ни отца. Снова заскрипела, а потом заскрежетала по полу мебель, потом раздался звон битого стекла. Я прыгнул. Когда мы оказались возле приоткрытой двери в конце коридора, я услышал мужской рев, ругань и топот. Фелдман толкнул дверь носком пижонской туфли из ящеричной кожи.
Кливленд и черный гигант сцепились и рвали друг на друге волосы и одежду. Соперник Кливленда — два с лишним метра роста, — судя по всему, желал разделаться с грязным стариком, который сжался в комок в изголовье кровати и выпучил глаза от ужаса. У ног дерущихся лежали обломки туалетного столика и осколки зеркала. На оконной раме бесполезно вращал лопастями облепленный лохмотьями пыли и грязи вентилятор. Кливленд встал между гигантом и его жертвой.
— Ларч, — позвал Фелдман. — Остынь.
У него в руках появился револьвер, и внезапно я потерял способность сглатывать слюну, двигаться и думать. Черное дуло пистолета всегда оказывало на меня завораживающее, гипнотическое действие. Гигант тут же отпустил Кливленда, точнее, стряхнул его с себя. Он выпрямился, и его лоснистые выпрямленные волосы почти коснулись потолка. Он подошел и встал рядом с Фелдманом, приобняв необъятные плечи своего компаньона. Они обменялись улыбками через полметра зловонного воздуха, и Фелдман опустил дуло пистолета. Старик не шевелился, подбородок его был мокр.
— Кливленд, детка, — пропел Ларч, обладатель прекрасного, глубокого, дикторского голоса. — В чем дело? — У него даже не сбилось дыхание, а Кливленд был в плачевном состоянии: он ничего не видел вокруг себя, руки его кровоточили, рубашка была порвана, рот судорожно хватал воздух. Он не ответил Ларчу, только улыбнулся. Это была странная, понимающая улыбка.
