Ротшильд уже начинает работать. Он, используя связи семьи по всей Европе, вполне брал бумажные деньги в Англии, а за них мог выплатить золотом или серебром Прусским или Рейнских княжеств, а также Неаполя.
— И всё же это сложно, и государь может не пойти на такие решения, — очередная толика сомнений прозвучала от Алексея Ивановича Васильева.
— Не нужно государю рассказывать про частности, а я подготовлю обоснование. Мало прочего, так предложу вам переговорить с английским послом. Сэру Уитворду также не стоит знать все подробности, но вы сможете убедиться в реальности моих выводов, что англичане весьма благосклонно продадут нам свои бумаги с картинками, не подозревая, что мы эти картинки начнём менять в Англии на металл. Ну, и не следует сразу же располагать многими средствами. Можно, да и нужно, играть на Лондонской бирже иными лицами и начинать с малого, но не мешкая, — сказал я, причём, словил «дежавю».
Вот то же самое я говорил ещё, когда мы ехали под Новгородом. Понятно, что игра на бирже, тем более в государственном масштабе — это не просто новое, это небывалое дело, пахнувшее авантюризмом. Но нельзя этого не делать, в том числе скупая ценные бумаги. Дело в том, что сейчас английские текстильные фабрики резко потеряли в цене из-за кризиса перепроизводства. Однако, через три года, ближе к 1799 году, Великобританию ждут два явления, которые краткосрочно, но резко повысят стоимость текстильных производств, многие из которых уже выпустили акции.
Первое, это то, что Англия, пользуясь слабостью Испании и сближением этой страны к концу столетия с Францией, начнёт перехватывать торговлю в Латинской Америки, и туда поедет много английского сукна. Также англичане станут предлагать сукно иным своим союзникам в качестве помощи в антифранцузской коалиции.
Ну и второе, когда англичане начнут готовить сухопутную армию для противостояния с той же Францией, на пошив мундиров, как покажется фабрикантам, уйдёт много сукна, потому они начнут с удвоенной энергией работать. Вот тут, на пике, и продать все акции или предприятия, если получится их купить сейчас и по дешёвке. Продать, так как скоро, в 1800 году, наступит новый текстильный кризис, и стоимость как текстильной продукции, так и всех предприятий упадёт до ничтожной.
Для человека с сознанием будущего, как и с чётким пониманием процессов на основе послезнания, такая операция кажется несложной, и пренебрегать ею просто не рационально. А вот для современников… И это при том, что Васильев — самый прогрессивный финансист нынешней Российской империи.
Я мог бы подобное и сам осуществить, но в чуть меньших масштабах. Однако, цель моя не столько личное обогащение, сколько жить в стране, что не упустит возможностей, которые сулило начало XIX века. Ну, а в богатой стране я сумею жить в уютной роскоши.
— Ох и ополчатся же на нас имущие дворяне, — сетовал Васильев уже на подъезде к Москве, когда все мероприятия финансовой реформы были обговорены по нескольку раз.
— Не думаю, что слишком. Налог на крепостных не сильно обременителен, вместе с тем он даст прирост в казну до пятидесяти миллионов рублей. Ещё до двадцати миллионов принесут введённые откупные на винокуренные заводы. В сложении с сокращением расходов на содержание двора, иные траты, ревизии… — говорил я.
Кроме того, я предлагал ввести подоходный налог. Ещё нигде в мире его нет, но и зря. Мера, как показала история налогообложения, прогрессивная. Безусловно, для того, чтобы собирать подоходный налог со всех и с каждого, нужно ещё создать специальный орган, найти компетентных людей, выстроить систему контроля и много чего.
Нет, этого не будет. Подоходному налогу подвергнутся только податные люди, как и общины, купеческие, промысловые, иные доходные, прибыль которых превышает тысячу рублей. Таких податных людей немного, проконтролировать вполне по силам и без создания серьёзных структурных подразделений. И всего-то будет десять процентов от прибыли. В сущности, это выходят похожие деньги, что станут платить помещики за крепостных.
— Подоходный налог только по скромным расчётам принесёт до тридцати миллионов рублей, — отвечал я на немой вопрос.
— И создаст риск того, что внутренняя, впрочем, и иноземная торговля станет.
Вот же человек этот Алексей Иванович! И соглашается с моими доводами, и всё равно сомнений больше нужного. Реформатор должен быть лишь умеренно осторожным, иначе не стоит браться за какие-либо изменения. Между тем, обстоятельный доклад ляжет на стол императора уже на следующий день после коронации, будь на то воля государя.
Я так думаю, что тот, кто сжигал миллионы ассигнаций в саду у дворца, будет способен принять и более основательные, но сравнительно менее радикальные меры для улучшения финансовой системы России. Нечто похожее было в иной реальности принято тем же Сперанским. Тогда помещики чуточку возмущались, ещё больше ополчились на него, однако, приняли. Здесь я постольку-поскольку, так как не мне проводить реформу в жизнь, так что могу надеяться, что возмущение падёт на Васильева.
Вместе с тем, даже те меры, которые принимаются для стабилизации курса ассигнаций и устойчивости финансов, всё равно более чем временные. Нужно наращивать золотовалютные резервы, серебро, ну, и вводить кредитные банковские билеты, до того создавать Имперский банк по типу Центрального в будущем. Так что работы в этом направлении немало, но продолжать её можно только после стабилизации ситуации и взятия под чёткий контроль всех трат.
— Да, уж, Михаил Михайлович, не был бы я уверен в том, что вы смелый и честный человек, то подумал, что отказ занять пост товарища государственного казначея — это от желания не попасть под порицание общества, — сказал Васильев и потупил взор.
Эти слова можно было оценивать и как обвинение. Пусть и завуалированное, но оскорбление. Получалась своего рода проверка отношений. Я мог придраться и даже вызвать Васильева на дуэль, но не стал бы этого делать уже потому, что частично Алексей Иванович прав, и за все мои предложения отдуваться ему, я же только консультант, если по сути. Между тем, государь меня направил к Васильеву, значит тот, кто может одарить милостью, будет в курсе моего непосредственного участия в разработке реформы. Вот и получится, что я и рыбку съел и… при этом красиво выгляжу.
— Ваше Превосходительство, — всё же я показал норов и встал.
Конфликта не хочу, но и утираться тоже нельзя.
— Я не желал вас обидеть, господин Сперанский. Лишь посчитал, что мы достаточно откровенны, чтобы свои мысли скрывать и утаивать. Многое, что вы предложили, может отвернуть от меня общество. Но я осознаю это
