поймать, и мячик, врезавшись в стену, запрыгал по всей комнате.
– Я не для того давал тебе ключи, чтобы ты без спросу вламывался ко мне.
– Кто это тебя отделал?
– Отвали.
Это звучало не очень по-взрослому, но я рассудил, что у меня еще будет время повзрослеть, когда я попаду в дом престарелых и буду проводить дни в наблюдении за собственной простатой. Я прошел в ванную, умылся и стал искать йод, которого там сроду не водилось. У меня возникло ощущение, что от чизкейка мой аппетит только разыгрался, и я направился на кухню, достал из холодильника упаковку девятипроцентного зерненого творога и принялся за еду, помогая себе булочкой. Кравиц немного подождал, но, убедившись, что возвращаться я не собираюсь, сам явился ко мне.
– Что, по-твоему, я должен был сделать?
– Хотя бы позвонить и предупредить, что ко мне едет полиция.
– И что бы это изменило?
– Для меня это изменило бы все!
Сам не знаю, почему я это проорал.
Бывает, что крик сначала повисает в воздухе и только потом обрушивается окружающим на голову. Кравиц не стал кричать в ответ. Вместо этого достал из шкафа стакан и окинул меня взглядом святого страстотерпца.
– Ну что? Полегчало?
– Мне нужно хотя бы час поспать.
– Ты так и не сказал, кто разрисовал тебе физиономию.
– Отстань.
– Девочка на кассете действительно дочь Гусман.
– Что?
– Кассета с пожара. Мы посылали ее в Чикаго.
– Почему в Чикаго?
Он немного расслабился. Факты и установленные данные, напомнил я себе, вот в чем он чувствует себя как рыба в воде. Я не исключал, что это как-то связано с его стремлением всегда держать все под контролем, но не испытывал желания в этом копаться.
– В конце восьмидесятых, – учительским тоном заговорил Кравиц, – профессор Льюис Сэдлер из Чикагского университета создал лабораторию биомедицинского моделирования. С 1990 года они специализируются на распознавании лиц пропавших детей и реконструкции их портретов по мере взросления. Они могут совершенно точно сказать, как сейчас выглядит ребенок, пропавший, скажем, десять лет назад.
– А у нас такого нет?
– У нас об этом даже не слышали.
– И что они сказали насчет Яары?
– Мы послали им ее фото в профиль двухлетней давности и кассету из торгового центра. Сегодня утром получили ответ. Лица в профиль распознавать легче всего, потому что линия скулы не меняется.
– И?
– Это она.
Извиняться можно по-разному. Кто-то посылает цветы, кто-то пишет письма на двенадцати страницах убористым почерком. Моя первая жена обычно бронировала номер в отеле, куда мы потом не ездили. Кравиц поделился со мной информацией, которая не предназначалась для моих ушей. Но я не собирался платить ему тем же.
– Мог бы сэкономить на почтовой марке. Пожарный из торгового центра ее опознал.
Он заморгал, чувствуя себя – вполне заслуженно – полным идиотом.
– Шавид взял расследование под личное руководство. Эрми Кало предложил одиннадцатого августа тебя арестовать, чтобы ты не слил все газетчикам.
– А ты что им сказал?
– Что если увижу тебя, обязательно арестую.
– Как Шавид намерен ее искать?
– Как обычно.
– То есть?
– То есть, если ты ее не найдешь, – пиши пропало.
22
Четверг, 9 августа 2001, вечер
– Царица Египта Клеопатра покончила с собой десятого августа. После того как Октавиан нанес поражение ее возлюбленному Антонию в битве при Акциуме, она положила на свою самую прекрасную в античном мире шею маленькую ядовитую змею, возлегла с чашей вина в руках и стала ждать смертельного укуса.
Пересказывая мне эту историю, Агарь машинально коснулась пальцами горла. В этот вечер она стянула волосы белой бархатной резинкой и с помощью тонального крема спрятала тревогу под глазами. Она приехала ко мне около восьми, укоротив мой сон на полчаса и сократив банные процедуры до десяти минут. Мы сидели в разных углах дивана, но руку я небрежно закинул на спинку так, что от кончиков моих пальцев до ее плеча оставалось каких-нибудь пять сантиметров. Расстояние между нами занимали рассыпанные в беспорядке листы бумаги, а скрепка, державшая их вместе, исчезла где-то в краю затерянных сокровищ под диванными подушками.
– Она была замужем за своим младшим братом, – вспомнил я.
– Кто?
– Клеопатра.
– Я уже говорила, что у тебя странный и эклектичный культурный багаж?
– Да.
Десятого августа Франклин Делано Рузвельт узнал, что болен полиомиелитом; десятого августа французские революционеры арестовали Людовика XVI; десятого августа космический аппарат «Магеллан» вышел на орбиту Венеры, а Эквадор получил независимость. Десятого августа 1977 года полиция Нью-Йорка арестовала серийного убийцу, известного как Сын Сэма. Им оказался почтовый служащий по имени Дэвид Берковиц, еврей по национальности. Сэмом звали собаку его соседа, и Берковиц утверждал, что убивать людей ему приказывал дух этой псины.
– Ты видишь во всем этом какую-то связь?
– Да не особенно. Но как знать.
– Вроде бы к нашему случаю ближе всего история Берковица.
– Вроде бы.
– Может, я не там искала?
– Мы не знаем, где это «там».
– Но что-то в этот день должно было случиться. Эта дата что-то означает.
– Наверняка.
– Тогда почему я ничего не нашла?
– Потому, что это может быть что-то личное: день смерти родственника, чей-то день рождения, день первого сексуального опыта. Мало ли что.
– Для меня это день, когда пропала моя дочь.
– Я знаю.
– Что мне делать, если завтра все закончится и я пойму, что ошиблась? Что разгадка была у меня под носом, а я ее не видела?
У меня не было ответа. Я осторожно дотронулся до ее плеча, и она вцепилась мне в руку.
– Мне страшно.
– Я знаю.
Внезапно она прижалась ко мне. Она дрожала и плакала, полностью беззащитная. Плечи у нее обмякли, но спина оставалась прямой и твердой, как у пластиковых манекенов, которые используют в автомобильных краш-тестах. Машина налетает на все новые препятствия, манекены мотает из стороны в сторону, но спину они держат идеально прямо. Я обнял ее, крепко сжимая ей плечи и затылок и надеясь, что этим выражу все, что не мог высказать вслух. Казалось, прошла целая вечность, когда она подняла ко мне голову и, оказавшись от меня на таком расстоянии, что непонятно, где чье дыхание, произнесла:
– Я не хотела плакать.
Я-то как раз хотел ее поцеловать, но не мог. Себе я объяснил это соображениями профессиональной этики. Тревога лишала ее сил и сводила с ума. Я не имел права использовать ее слабость. Потом я решил, что для разнообразия иногда не мешает сказать себе и правду. А правда заключалась в том, что я и с одной женщиной до конца не разобрался, так куда мне сладить с
