хлопнула Кравченко по руке и засмеялась:
– Леший, не в обиду – ты и с одним глазом видишь много лишнего, ей-богу!
Он потрогал повязку на левом глазу и мрачно проговорил:
– Пора демобилизоваться.
– Давай пока не будем про это, – пресек Рубцов. – Сейчас главное – встать и уйти отсюда на своих ногах, остальное будет потом. А тебя, Квазимодо, пора женить, чтобы стимул был, как у нас с Лехой.
– Сам ведь сказал – Квазимодо! – усмехнулся Костя. – Найди теперь такую, чтобы за меня замуж пошла! А серьезно если – я говорил уже, не буду я жениться, не уговаривайте, насмотрелся! Чтобы потом, как вы? Да ни за что!
– А чем нам-то плохо? – удивился Кравченко, крепко держа мою руку в своей. – Вот я, например…
– Какой ты, на хрен, пример! – перебил его Леший. – Ну, какой? Ты – бесчувственная гора мяса, занятая только своими железяками. Возле тебя такая женщина, что от зависти плакать хочется, а ты этого даже не понимаешь своей контуженной башкой. Да если бы у меня такая была, я в лепешку расшибся бы, чтобы она горя не знала, чтобы улыбалась всегда, а не плакала моим друзьям в тельняшки! Если бы я мог, убил бы тебя вчера, Леха, забыв даже, кто ты мне! Тебе, конечно, возле нее отлично, а ей? Ты хоть раз спросил ее, как она-то с тобой живет?
– Костя, зачем? – сказала я, заметив, как опустил голову Кравченко. – Ты ведь все прекрасно знаешь – мне ничего не надо, я просто должна быть рядом, каждую секунду рядом. Он нужен мне любой – больной, здоровый, какой бы ни был, на ногах или в инвалидном кресле, мне все равно. Я никому и никогда его не отдам.
Леший внимательно посмотрел на меня, покачал головой и вздохнул:
– Просто по-собачьи как-то, не как люди…
– Как умею!
Все молчали, только Леха, уткнувшись лбом в мое плечо, тихо сказал:
– Я недостоин тебя, ласточка, Леший прав…
– Заметь, я почти всегда прав! – откликнулся Леший.
– Так, вечер плавно перешел в панихиду! – констатировал Рубцов. – Старые мы стали, нудные, чуть что – сразу ноем, противно…
– Какая удаль с одной поллитры! – усмехнулся Леший, откидываясь на подушку. – Ничего, дома так нажремся… – мечтательно протянул он, прикрыв глаза.
Мы разошлись ближе к ночи, я и забыла, что у меня остались всего сутки выходных, а я еще и дома не была. Рубцов помог мне переложить Леху на кровать и уехал, а я, как обычно, примостилась на постели рядом с мужем. Он не выпускал мои руки из своей, гладил, перебирал пальцы и все смотрел на меня.
– Больше никогда не уходи от меня, – попросил он жалобно. – Пожалуйста, никогда. Мне нужно видеть тебя постоянно, знать, что ты есть у меня.
– Ты эгоист, Леша, – улыбнулась я.
– Знаю. Мне бы на ноги встать быстрее, чтобы тебе легче было, – произнес он с досадой. – Ведь все чувствуют, заразы, а держать меня не хотят.
– Наладится все, нужно время. Смотри, ведь на правой руке два пальца уже работают, значит, все идет как надо.
– Ты только не уходи от меня, и я обязательно встану, – поцеловав мою руку, пообещал Кравченко.
С этого дня Леха начал с утроенной силой разрабатывать ноги, поставив цель встать до окончания срока моего контракта. Его перевели в неврологию, назначили множество процедур, которые он выполнял, закусив губу от боли.
– Я уеду отсюда вместе с тобой и на своих двоих! – твердил он мне, когда я пыталась хоть немного его успокоить и заставить больше отдыхать.
Он бледнел от боли в спине и от усталости, но упрямо продолжал растягивать ногами пружинный эспандер.
– Леша, ты так надорвешься, – пробовала я снова и снова прекратить эти издевательства над организмом. – В конце концов, не сейчас, так чуть позже…
– Нет! – отрезал он, сжав зубы. – Я сказал, что уйду отсюда на ногах, а не в инвалидном кресле, и так будет!
И мне становилось ясно – не надо трогать его, он не успокоится, пока не добьется своего. Весь оставшийся месяц он доводил себя до изнеможения, до черных кругов под глазами. Говорить что-то было бесполезно – он не слушал ни меня, ни врачей. Леший, хромая и опираясь на костыль, приходил к нему из хирургии, и они вместе пытались заставить свои ноги нормально работать.
– Общество с ограниченным движением «Хромой ЦСКА»! – смеялся Леший.
И упрямые черти своего добились – за полторы недели до конца моего контракта Кравченко впервые сделал несколько шагов без костылей. Он смотрел на меня, и в глазах было торжество – он опять выиграл у самого себя.
– Ну, как, Марьянка?
– Я не сомневалась, что ты сможешь. Ведь ты был бы не ты, если бы по-другому.
– Теперь тебе не будет стыдно рядом со мной.
– Дурак ты, Кравченко! Разве в ногах дело? – возмутилась я.
– Да, не в них, конечно. Но я должен соответствовать, я ведь офицер, строевик, между прочим…
За оставшиеся дни, превозмогая боли в позвоночнике, Кравченко намотал столько километров по коридорам госпиталя и по двору, что и не каждый здоровый смог бы. Доктора удивлялись, глядя на эти упражнения и их результаты.
– С ума сойти! – говорил Борисов. – Сорок три года, такое ранение, всего три месяца – и на ногах! Невероятно!
– Вполне вероятно, док, – улыбался Леха. – Я дал жене слово, а я их на ветер не бросаю.
Мы уезжали втроем, Рубцова уже не было в Моздоке, он опять где-то воевал. Леший, правда, свой костыль так и не бросил, колено было раздроблено и не восстановилось, но зато Леха печатал шаги почти как раньше. Я сидела между ними в самолете и думала о том, как повезло мне в жизни – у меня есть муж, за которым я как за стеной, и есть друг, лучше которого нет смысла искать, друг, который мог вовремя оказаться рядом. Наверное, это и есть абсолютное счастье…
…Абсолютное счастье, как выяснилось, не бывает слишком долгим и, тем более, вечным.
Кравченко стал проходить медкомиссию, которая, естественно, в чудеса не верила и годным к дальнейшему прохождению службы в боевых частях его не признала. Ему рекомендовали более спокойный вид деятельности. Еще спасибо, что совсем из армии не погнали…
Леха начал с горя попивать, что меня совершенно не устраивало. Конечно, он не уходил в запои, не приводил в дом компании, но, когда я возвращалась из госпиталя, то заставала его слегка «под мухой». Ничего не помогало – ни просьбы, ни слезы, ни уговоры.
– Не учи меня жить, я
