года.
Через линию фронта мы с прапорщиком Кацем перетянули практически в полнейшей темноте, после чего сели на первом же подходящем участке пустоши. Хорошо, что посадочная скорость нашей «летающей этажерки» совсем не большая, но потрясло при пробеге нас изрядно, казалось, что аэроплан сейчас лишиться всех четырех колес, если бы не новые сиденья с привязными ремнями, закрепленные на стальных трубах каркаса, то выбросило бы нас из кабины вместе с бравым пилотом.
— Кажется все, добрались. — Соломон Ааронович обессиленно откинулся на бронеспинку сиденья.
— Надеюсь. — повозившись, я достал из глубокого кармана галифе плоскую серебряную флягу с коньяком: — Хлебните, дорогой водитель, уже можно.
— И какой у нас дальнейший план? — пилот отпил примерно половину содержимого, принял от меня половину плитки шоколаду и завозился с привязными ремнями.
— Ждем пока нас найдут. Посмотрите, чтобы я не наступил, куда нельзя, а то у меня чувство, что я своими сапожищами порву насквозь ваши крылья, Соломон Ааронович. — я тоже начал выбираться из стальной люльки сиденья.
Нашли нас на рассвете, и то, уверен, только по огоньку костра, который мы поддерживали всю ночь, подбрасывая туда ветки сухого кустарника, что я наломал на границе поля. Семь всадников, одновременно приблизились к месту нашей стоянки, с трех сторон и один из них, осипшим голосом крикнул:
— Кто такие?
— Туристы, блин, заблудились.
— Какие туристы? Ты мне еще пошуткуй!
— Прапорщик Кац, был в отпуске по ранению, а сейчас перегоняю собранный на народные деньги аэроплан в третий корпусный авиаотряд. — Кац встал, одернул кожаную куртку и шагнул к вопрошающему: — На маршруте случилась поломка двигателя, поэтому сели здесь, ждем утра. Вот мои документы.
— Тогда, будьте любезны проследовать проследовать в штаб полка, чтобы там с вами командование разбиралось, кто вы и откуда.
— Господин прапорщик, езжайте с господами казаками, я здесь останусь, чтобы от самолета колеса и крылья не пропали.
Каца посадили на коня, и всадники скрылись в предрассветных серых сумерках, со мной же остались два казака, что первым делом нарубили еще веток, после чего один, накрыв лицо фуражкой, улегся спать у огня, второй же уселся напротив меня и начал грызть сухарь, извлеченный вещмешка, притороченного к седлу коня, который пасся поодаль, периодически подозрительно поглядывая на аэроплан.
— А вы, гражданин офицер, тоже летчиком будете? — казак догрыз сухарь и решил пообщаться.
— Самоучка. Взлететь, уверен, смогу, а вот насчет посадки не уверен.
— И трудно аэропланом управляться?
— Не легко, и, самое главное, ошибаешься обычно один раз…
— Почему?
— Ну вот представь, ты с коня упал…
— Я с коня не падаю!
— Ну не ты, а другой кто. Что будет? Скорее всего встанет человек, отряхнется и снова на коня залезет, а аэроплан, когда падает, если при посадке чуть-чуть ошибся, и скорость, и высота в десятки раз больше, чем при падении с лошади, так что от летчика и самолета, обычно, только мокрое место остается.
— Ни в жизнь на аэроплане не полечу…- казак перекрестился: — а вы, господин офицер, из Киева или Москвы приехали?
— Из Петербурга.
— И как там в столице? Говорят, хлеба нет и люди крыс едят?
— Хлеб есть, хуже, чем при царе, но есть, очередь только в лавке придется отстоят. И то, в основном сложности, потому что едоков много в городе, эшелоны разгружать не успевают.
— Так правильно, миллион дворян и богатеев всяких в городе, и все жрут в три горла…
— Да какой миллион дворян? В Питере больше всего заводов, половина территории, наверное, одни заводы и фабрики. Все, чем армия воюет, сделано, в основном, в столице. А больше всего в столице солдат запасных батальонов, что уже год в тылу сидят, только жрут, срут и революции делают, а на фронт иди не хотят. Вот и посчитай, миллион солдат и каждому в день надо два фунта хлеба и фунт мяса, я уже не считаю крупы всякие и овощи. Сколько эшелонов надо, чтобы их прокормить?
— Ну, революцию то тоже надо было сделать, чтобы свободу значит…
— Революция, когда была? В феврале? А сейчас что они в тылу делают? Ты с другими казаками ночью не спишь, в разъезды мотаешься, шпионов ловишь и если завтра бой — то в бой пойдешь, под германские пули грудь подставлять, а эти, в тылу что делают? Вечернего чаю попили с куском хлеба и сахаром, поспали, утром опять чаю похлебали, на митинг какой пошли. Погуляли по городу, на барышень каких красивых посмотрели, семечек полузгали, в синему сходили, пообедали каши с мясом, а там глядишь, и вечерний чай подоспел и опять на боковую. А после войны скажут — мы тоже инвалиды, на льготы положены. А ты говоришь — миллион дворян…
— Да…- казак, в задумчивости достал еще один сухарь и начал грызть его крепкими, желтыми от табака, зубами.
Оставив своих охранников у костра, я осторожно залез в кабине аэроплана, намотал на руку ремень пистолета-пулемета и вещевого мешка, где был наш с Кацем неприкосновенный запас, чтобы утром не обнаружить, что нашим пожиткам «приделали ноги» и смежил глаза, стараясь дремать в полглаза.
Окончательно проснулся я ближе к обеду, от звука двигателей подъехавших автомобилей. С нашей командой прибыл Кац, а также и представитель авиагруппы, молодой корнет с тонкими усиками под носом, представившийся Беловым Павлом Константиновичем. За час механики заменили треснувшую все-же, при ночной посадке, стойку колеса «Ваузена», заправили самолет, долили масло, или как называется та дрянь, что сейчас льют в двигатели, и молодые летчики взлетели, задав нам направление движения, а мы попылили по проселочным дорогам вслед за скрывшимся у горизонта самолетом.
— Ну что, Платон Иннокентьевич, как там, в Проскурове, ситуация, после нападения германцев? — на первой же остановке я отвел в сторонку однорукого ветерана Муравьева, который бросил свою канцелярию на помощника, ради того, чтобы съездить в действующую армию: — К вам вопросов не было?
— В Проскурове паника и волнение…- бывший вольноопределяющийся оглянулся на суетящихся у грузовиков людей: — После того, как в версте от домов нашли новейшие германские орудия, всю местность в радиусе тридцати верст прочесывали, даже со второй линии пехотный полк отвели. Нас дважды проверяли, но документы у нас в порядке, поэтому больно не лютовали. По слухам, газеты Центральных держав полны статей, что Керенский к ним перебежал добровольно, прихватив
